Piccola Сицилия - [61]

– Почему они остановились? – прошептала она.

– Не знаю.

Они ждали. Земля дрожала под работающими моторами, сквозь дождь перекрикивались немцы. Ясмина тряслась всем телом. Виктор прижал ее к себе.

– Там впереди мост. Он обрушился.

Сухие русла под дождем быстро превратились в бурлящие реки. Мост не выдержал тяжести бронированных машин. Дорога на Бизерту была теперь закрыта. Виктор выругался.

– Надо возвращаться. Мы здесь замерзнем.

Они ползком по грязи пробрались к хвосту колонны, в спасительную темноту. Потом выбрались из канавы и кинулись в поле. Промокшие до костей, они в конце концов добрались до фермы. В доме Жака было уже тихо и темно. Они прокрались в свой сарай и заперли за собой задвижку. Измученные, рухнули в сухую солому. Их трясло от холода, но сил стянуть мокрую одежду не оставалось. Чуть передохнув, помогли другу другу стащить липнущую к телу одежду, разделись догола. В их движениях не было вожделения, они просто выжили – брат и сестра.

Виктор достал сухую одежду и попону, пропахшую лошадиным потом. Разводить огонь нельзя, иначе их заметят. Так они и лежали в соломе, обнявшись, пока дрожь постепенно не унялась. Ясмина слышала, как у нее колотится сердце. Виктор убрал с ее лица мокрые волосы.

– Если они нас найдут, farfalla… У них пистолеты, а у меня только этот старый кинжал. Может так случиться, что я не смогу тебя защитить. Мужайся.

– Они нас не найдут.

– И всегда помни, что я тебя любил. Больше всех на этом свете.

Никогда Ясмина не видела брата таким растерянным. Но вместо страха она вдруг ощутила странный внутренний покой. Она не знала, откуда он взялся, знала только, что теперь ее черед защищать его.

– Я тоже люблю тебя, Виктор. Очень.

– Я этого никогда не заслуживал. Я слишком мало делал для тебя. Всегда думал только о себе.

– По крайней мере, ты жил своей жизнью. Ничего не упустил.

– Упустил. Я упустил все. Если сейчас придет конец, то что останется от моей жизни? Если мне в лоб наставят пистолет, я буду думать не о женщинах, я даже имен их не помню. Я буду думать о маме, о папа́. И о тебе.

– Ты не умрешь, Виктор.

– Нет, конечно, нет.

Его голос звучал не так уверенно, как ему того хотелось.

Какое-то время оба молчали. То было молчание глубокое и объединяющее, такого не бывает между любовниками, только между старыми друзьями.

– Ты права, – сказал он в темноту. – Может, я убегал только от тебя. Потому что это было слишком явно. С самого детства. Никто меня не знает лучше, чем ты.

Ясмина улыбалась. Едва ли он мог видеть это в темноте.

– Может, это и впрямь предназначение.

– Не знаю, Виктор. Ты всегда был предназначен для мира. Для большого света. Для многих людей. А мне хватает маленького кусочка мира.

– И что, если мой большой мир здесь закончится?

– Нет, Виктор. Помнишь, что тебе предсказала синьора Кучинотта?

Синьора Кучинотта была матерью сицилийской портнихи на рю Сципион, христианка с колючими глазами и кривыми зубами. К ней ходили все окрестные женщины. Мама однажды, ничего не сказав папа́, взяла с собой детей, когда забирала из починки платье. Виктор и Ясмина стояли в темной лавчонке и не понимали, для чего синьора поставила на швейный стол своей красивой дочери чашку из-под крепкого кофе и попросила Виктора опрокинуть ее на блюдце. Виктор подчинился. Синьора подняла эту чашку и рассматривала узор кофейной гущи на белом фарфоре. Он поедет за границу, сказала она. Он увидит мир. Он совершит великое. Ясмина и сейчас помнила, как просияла мама. И как сама она гордилась своим великим братом. О судьбе Ясмины мама не спросила. Предназначение женщины было слишком хорошо известно. На обратном пути мама предупредила детей, чтобы ничего не говорили папа́. А то, дескать, это принесет несчастье.

– Эта Кучинотта та еще лгунья. – Виктор не сдержал улыбки. – Она сказала, что однажды я стану солдатом и буду сражаться за родину. В детстве мне это казалось самым лучшим, что может случиться. Но синьора ошиблась.

– И еще, что у тебя будет bella figlia[37]. Помнишь?

– Дочь? Нет, уже не помню.

– Да, она так сказала.

– А не предсказала ли она и нацистов? Может, я и до рассвета не доживу.

– Не говори так! Porta sfortuna! Накаркаешь несчастье!

Виктор встал, подошел к двери, проверил запор. Снаружи шумел дождь. Он вернулся, пробираясь на ощупь. Ясмина почувствовала на ладони тепло его руки.

– Farfalla. Прости меня.

– Тебе не за что просить прощения, Виктор.

– Когда кончится война, когда папа́ выйдет из тюрьмы…

– Ничего не обещай. Мы не знаем, что будет. Достаточно того, что ты меня обнимешь.

* * *

Далеко за полночь Мориц вышел во двор. Дул ветер, темные тучи разошлись, и сквозь них прорвался лунный свет. Дождь закончился, с крыш и деревьев срывались тяжелые капли. Мориц подошел к колодцу, осторожно спустил ведро, вытянул и напился свежей воды.

Он не мог спать. Роковые вести с фронта, близкая артиллерийская канонада и ощущение бессмысленности его пребывания в Африке не давали покоя. Сделает он здесь парой снимков больше, парой меньше – это ничего не изменит в исходе военной кампании. Офицеры знали, что миф об Африканском корпусе держится только на славе минувших дней, – так большое дерево, которое с виду еще крепкое, внутри давно прогнило и рухнет при первом сильном порыве ветра.