Piccola Сицилия - [112]

– Не беспокойтесь, – сказал Альберт. – Ведь вы должны показывать кино, не так ли?

Мими принялась осыпать Альберта бранью, но тот упрямо не двигался с места, и тем упрямее, чем больше проклинали его на глазах у публики. Морицу тоже не удавалось его убедить. Наконец Ясмина яростно заорала:

– Папа́, basta!!!

Альберт вздрогнул, словно вдруг осознал, что ведет себя глупо, и неуклюже перебрался вправо. Мориц сел за руль, включил передачу и рванул вперед. В кинотеатре же закончилась первая бобина, экран стал белым как раз в тот момент, когда вооруженный муж вошел в дом, дабы застукать жену с ее любовником.

* * *

Черный «ситроен» несся, обгоняя грузовики с овцами в кузове, мотоциклы и даже одну карету «скорой помощи». Родить Ясмина должна была в больнице, а не дома, под присмотром акушерки, как принято в Piccola Сицилии, – так хотел Альберт. Коль уж он не смог воспрепятствовать появлению этого ребенка, пусть он хотя бы родится в его мире и в соответствии с его представлениями. Ясмина подчинилась воле отца без возражений, хотя сама она предпочла бы акушерку.

Все это время Альберт не называл ребенка у нее в животе ребенком, для него это был скорее медицинский случай, почти болезнь. Он поучал, прописывал медикаменты, рекомендовал гимнастику и никак не показывал, что речь идет о его внуке, к которому он может питать какие-то чувства, пусть даже только ярость. Альберт Сарфати укрылся за спиной доктора Сарфати.

Мими заняла позицию двойственную – внешне она поддерживала мужа, но в душе была на стороне дочери, которой Ясмина все же оставалась для нее, пусть и опозоренной. Возможно, именно беременность Ясмины примирила Мими с дочерью. За то, что та соблазнила ее бесконечно любимого сына, Мими готова была растерзать Ясмину. Но в какой-то момент осознала, что злость и наказания не изменят случившегося, и стала обращаться с Ясминой как с беременной женщиной, которой требуются сочувствие и поддержка. Она не признавалась даже себе, что уже обожает будущего ребенка – единственное, что осталось ей от Виктора.

* * *

Мориц стоял в холле госпиталя. Мими и Альберт находились с Ясминой в родильном зале – вопреки всем правилам, но по настоянию Альберта. Мориц курил и смотрел на молодых папаш, окруженных братьями и сестрами, матерями и бабушками. Под дождем шелестели пальмы. Как всегда, оказавшись в людном месте, он высматривал, нет ли кого в военной форме, но никто не обращал на него внимания, даже красивые французские медсестры, пробегавшие мимо. Уже не надо было стараться стать невидимым – его скрывал плащ из пепла, в который обратилась его жизнь.

Мориц посмотрел вслед очередной медсестре, загасил сигарету и беспокойно двинулся по пустому коридору. В туалете его испугал мужчина, отразившийся в зеркале. Борода, длинные волосы, темные круги под лихорадочными глазами. Пустая оболочка. Живой мертвец. Встретив такого ночью на улице, он сам испугался бы. Мориц стоял перед зеркалом и не узнавал себя. Потом он умылся, в зеркало больше не глядел.

* * *

Ясмина боролась. Никто не подготовил ее к тому, что боль будет такой нестерпимой. Она кричала в схватках, которые накрывали ее тело волнами; ей казалось, что она умирает, и после каждой волны удивлялась, что выжила. Медсестра дала ей скрученное жгутом полотенце, чтобы стискивать зубы. Тяжелые капли барабанили по оконному стеклу. Дождь собирался в грозовой шторм, словно море взбунтовалось против города.

– Можно подумать, само небо рыдает, – сказала Мими. Ударил гром. – Или негодует, – добавила она.

– Прекрати эти глупости, – буркнул Альберт.

Нет, думала Ясмина, небо охраняет меня. Оно накрыло нас непроницаемой завесой дождя, чтобы защитить ребенка от любопытных глаз мира. Что там за существа обычно являлись на свет под гром и молнию? Драконьи дети, огненное отродье, возмутители спокойствия. Слишком большие души в слишком маленьком теле.

– Почему вы ничего не сделаете, наконец? Разве вы не видите, как она мучается? – спросил Альберт у врача.

– Матка едва раскрылась. Нужно время.

– Перестань сопротивляться, – сказал Альберт дочери.

Выживет только один из нас, думала Ясмина. Дитя или я. Она проклинала Виктора, бросившего ее в беде, Мими, которая дала ему жизнь, и Альберта, который взял ее к себе в дом. И проклинала себя саму за то, что не принесла всем им счастья.

* * *

В промежутках между схватками Ясмина закрывала глаза, чтобы не видеть беспомощную тревогу Альберта, и сосредоточивалась на голосе Мими, читавшей молитвы, которые, по традиции, должен читать при родах муж. Ясмина мало что понимала, но звучание еврейских слов успокаивало ее своей торжественной древностью.

Новая схватка, и Ясмина перестала сопротивляться боли – как утопающий, который, сдавшись, отдался во власть водоворота. Она раскрыла глаза и испугалась озаренного как днем неба за окнами. Молния расколола ночь. Она вдруг вспомнила Морица. Увидела его лицо за оконцем хлева – в тот момент, когда была зачата Жоэль. Вспомнила, как не могла отвести взгляд от спокойного лица чужака, которому она каким-то странным образом доверяла, а Виктор двигался в ней, и ее тело горело от наслаждения. Будто этот животворящий поток вливался в нее не только через чресла, но и через глаза. За окном больницы шумел дождь, в точности как в ту ночь.