Пфитц - [5]

Пробираясь по галерее к выходу, Шенк скользнул взглядом по правильным рядам биографов, сидевших внизу за своими столами. Плотную, почти осязаемую тишину нарушал только скрип перьев да шорох переворачиваемых страниц. Приходя на работу, биографы даже надевали поверх обуви матерчатые боты, чтобы не отвлекать своих коллег звуками шагов, когда возникала необходимость пойти и поискать какой-нибудь документ.

И тут он увидел ее и застыл пораженный.

Она была в зеленом. У нее были рыжие волосы и бледная кожа с изящной прорисью сиреневых вен, отмечавших самые тонкие участки — то, например, место, где кожа обтягивает острый выступ ключицы. Именно это место и разглядывал сейчас картограф. Девушка что-то писала, низко склонившись над столом, а он разглядывал издалека этот кусочек туго натянутой кожи и тонкие вены, ветвящиеся, как дороги или реки — на карте. По мере того как взгляд его скользил от этих стылых просторов к югу, к теплому обещанию высокогорных областей, кожа плотнела и становилась немного темнее.

Если она наклонится чуть сильнее или просто изменит позу, он увидит больше. Откроются новые контуры, новые участки манящей местности. Когда-нибудь он мысленно сравнит то, что увидел сейчас, с материалами позднейших, более подробных изысканий. Шенк понимал, что задание он выполнил, делать ему тут больше нечего, а значит, надо уходить. Но никто не обращал на него внимания (они, из Биографического, всегда так). И он был очарован увиденным: удивительным соцветием рыжих волос, белой шеи и зеленого платья. Эта бледная кожа вызывала в его памяти карту арктических областей земли. Если она чуть сильнее склонится к своей работе, он — может быть — увидит чуть большую часть ее груди. Эта надежда, слегка приправленная страхом, не давала ему отвести глаза. Он застыл на месте, во рту у него пересохло, острое, граничащее с ужасом возбуждение скрутило его желудок в тугой комок.

Так на карте Шенковой жизни появился новый объект, снегом увенчанное видение возвышенной красоты. Сейсмические волны, порожденные этим толчком, раскатятся до самых дальних пределов его существования; до дней последних останутся с ним эти кряжи полузабытых снов, каньоны искаженной памяти, нежданно приходящие и также нежданно исчезающие. Куда бы он теперь ни свернул на карте своей жизни, куда бы он ни кинул взгляд, на каждом пейзаже будет ее отпечаток, подобный ямке, остающейся на подушке, когда поднимешь голову.

В конце концов она наклонилась, уже почувствовав, он был в этом уверен, что за ней наблюдают. Наклонилась, уступая его желанию произвести мгновенную картографическую съемку ее тела. Нет, не уступая — снисходя. С этим движением все изменилось — вся подвижная топография кожи и плоти, все высоты рельефа. Ее груди чуть приподнялись, опали, качнулись вперед, словно в подношении (лишь на мгновение!). Волнующее(ся) воспоминание. Он будет думать об этом потом, работая над картами, а сейчас в его мозгу образовался вопрос: что нужно сделать, чтобы продлить это наслаждение, повторить его? Что нужно сделать, чтобы сблизиться с этой неизвестной, столь живо заинтересовавшей его женщиной?

Она подняла голову, обвела глазами галерею, и он увидел ее лицо во всей его красе. Он почувствовал, что обнаружен, и в то же мгновение по лицу ее скользнуло выражение спокойного торжества. Картограф смущенно потупился; теперь ему оставалось одно — уйти. Но если спуститься с галереи по самой дальней винтовой лестнице, можно будет избрать путь отхода, пролегающий мимо ее стола. Спускаясь по ступенькам, он внутренне готовился к предстоящей встрече, к краткой близости (возможно, он даже чуть заденет ее, проходя мимо, или заметит в каком-нибудь непроизвольном ее движении признаки соучастия, благожелательности, обещание других подобных встреч, да мало ли что может случиться). Он приближался к предмету своего восхищения опустив голову, а затем устремил глаза прямо вперед, на дверь, вглядываясь периферийным зрением в прекрасную, загадочную фигуру. И наконец он шел мимо нее, дышал одним с ней воздухом. Набравшись смелости, он взглянул сверху на ее волосы, шею, на разложенные по столу документы. Исчезающе малый промежуток времени, а ведь ему хотелось узнать, впитать как можно больше, обрести как можно больше знания среди покалывающих его осколков восторга. Однако, скользя взглядом по лежавшей перед нею бумаге, он успел прочесть одно лишь имя, написанное аккуратными синими буквами. ГРАФ ЗЕЛНЕК. Он дошел, не замедляя шага, до двери, прикрыл ее за собой и начал спускаться в Картографический отдел, лелея в памяти это имя, слово, беззвучное повторение которого ощущалось на губах почти как поцелуй. Это был ключ, позволявший ему проникнуть хоть в малый закоулок ее жизни, клочок общей почвы, исследование которого может стать первым шагом к другому, великому и столь желанному акту познания.

Граф Зелнек, кто это может быть такой? Если Шенк сумеет что-нибудь про него узнать, это сразу приблизит его к благоуханной сфере, войти в которую было пределом его мечтаний. Имя казалось смутно знакомым, но это знакомство может быть и иллюзорным — как чувство, сжавшее его сердце при первом взгляде на женщину из Биографического отдела, как эта глубочайшая убежденность, что он знал ее прежде, в какой-то иной жизни, знал очень близко, хотя все связанное с этим знакомством бесследно изгладилось из его памяти. Вот так же и граф; едва возникнув из безвестности, он сразу стал чем-то вроде старого друга, общего с ней — и тем драгоценного — знакомого. Шенк хотел разузнать о нем как можно больше — или хоть что-нибудь. Он решил обратиться к картам.