Пейзаж - [12]

В общем, поколотили они друг друга знатно, пыль столбом стояла, зрители боялись подойти разнять. Лицо отца распухло и превратилось в один сплошной синяк, зато у Старшего были выбиты передние зубы, да ещё отец со всей дури полоснул его по плечу ножом, пришлось наложить четырнадцать швов.

На следующий день Бай Лицюань не пошёл на работу, после обеда зашёл к Старшему и с порога радостно объявил, что они с Сестрицей Чжи сходили с утра в больницу и там — раз-раз — избавились от ребёнка.

— Хоть я и хочу ребёнка, — заявил Бай, — но чужого воспитывать не буду! Старший в гневе выпучил глаза и заорал:

— Да катись ты ко всем чертям!

* * *

С тех пор Старший перестал даже замечать Сестрицу Чжи; случайно столкнувшись с ней на улице, он, скрестив руки на груди, гордо шёл мимо, не оглядываясь, а она провожала его грустным взглядом.

Старший женился только через десять лет. До этого он ни на одну женщину даже не посмотрел, ну, кроме матери и сестёр. Мать как-то решила сосватать ему кого-нибудь, так он ответил:

— Приводи, переступит порог — я её убью!

За год до свадьбы брата Сестрице Чжи на работе переехал ногу грузовик, она скончалась на месте от потери крови. Свидетели происшествия рассказывали, что она в последние минуты кричала и звала «Дагэнь!» Они-то подумали, что это её муж. А на самом деле Дагэнь — так звали Старшего.

5

Седьмой люто ненавидел своих старших сестёр — Дасян и Сяосян. Сколько он себя помнил, никогда с ними не разговаривал. Ещё он помнил, что как-то раз, будучи совсем маленьким, он написал в штаны и сестра Дасян в наказание изо всех сил ущипнула его ногтями за попу. Причём Дасян в подражание девочкам из богатых семей отращивала ногти и подпиливала кончики, чтобы они были острыми-острыми. Ну а Сяосян была ещё противнее. Дома она нарочно не разрешала Седьмому вставать и ходить по комнате. Она говорила, что Седьмой — пёс, родившийся в теле человека, поэтому ему положено ползать на четвереньках. Седьмой всё это сносил молча, боялся дать отпор. А потом, за ужином, Сяосян жаловалась отцу, показывая не чернющие коленки Седьмого, — мол, тот отказывается ходить как человек и назло всем ползает по полу, как собачка. Сяосян выросла похожей и на отца, и на мать одновременно. Это была бойкая, смешливая, острая на язычок, злая и жестокая девочка, отец души в ней не чаял и каждый раз безжалостно наказывал Седьмого, чтобы только её порадовать. Сяосян была старше Седьмого на два года, она родилась после близнецов — Пятого и Шестого, и получалась в семейной иерархии младшенькой, а потому вечно капризничала и задирала нос. Отец избивал Седьмого так, что тот уже еле дышал, она же сидела и хихикала, прикрыв рот ладошкой, а иногда начинала кривляться перед старшей сестрой и передразнивать Седьмого, который изо всех сил старался терпеть боль молча. Сяосян проделывала это вплоть до того дня, когда его отправили в деревню на переобучение.[12]

После того как Старший вконец рассорился с отцом, остался лишь один член семьи, который относился к Седьмому хоть с какой-то теплотой, — Второй. Долгое время Седьмой вообще не знал, что за человек его Второй брат, потому что тот всюду ходил только вместе с Третьим. На Седьмого ему, казалось, было наплевать, что есть он, что нет. Они, наверное, даже и не разговаривали ни разу, вплоть до того случая.

Дело было летом. Получив от отца очередную взбучку, Седьмой заполз под кровать. Только здесь, в кромешной темноте и привычной сырости, он чувствовал себя хоть немного в безопасности. В тот день больно было так, будто всё тело горело огнём. Седьмой лежал неподвижно, стараясь не шевелиться. Было больно, жарко, душно, он ощущал уже приближение смерти. Так он пролежал весь день и всю ночь. Каждый раз, когда снаружи проезжал поезд, ему чудилось, что тяжёлый состав прокатывается прямо по нему. Оглушительный грохот колёс долбил в голову так, что она, казалось, вот-вот расколется, надо бы вылезти наружу, но стоило пошевелить ногой, как всё тело пронзала острая боль, будто ножом пырнули. «Когда я уже помру?!» — подумал Седьмой и тут вдруг вскрикнул — и умер.

Очнувшись, он почувствовал, что лежит у кого-то на руках. Ногу по-прежнему будто ножом резали. Седьмой открыл глаза и увидел перед собой незнакомое лицо, откуда-то смутно доносился звук капающей воды. Вода всё капала и капала, постепенно он начал осознавать, что незнакомое лицо принадлежит Второму. Второй вытирал его тело полотенцем. Седьмой послушно прильнул к груди брата и замер. Он впервые в жизни чувствовал себя в безопасности, впервые ощущал тепло человеческого тела. Весь день Второй бережно баюкал Седьмого, а вечером вернулся с работы отец.

— Что ты с ним нянчишься? — осведомился он.

Второй переложил Седьмого на кровать и приподнял тряпку на ноге. «Он всё-таки живой человек, нельзя так жестоко. Смотри, рана на ноге загноилась, видишь, личинки. Если ты хочешь, чтобы он остался жив, нельзя, чтобы он спал под кроватью. Там душно, влажно и полно насекомых». Отец скользнул взглядом по фигурке Седьмого и холодно ответил:

— Он мой сын, а не твой, не тебе меня учить!

— Именно, он твой сын и мой брат, поэтому я и прошу тебя заботиться о нём получше, — возразил Второй и тут же схлопотал оплеуху.