Пейзаж - [10]

— Ну-ка цыц, мелочь! Ещё рот откроешь — язык вырву!

Жаль, что Старший бывал редко, совсем редко. Сколько Седьмой себя помнил, Старший никогда не ночевал дома. Ну а что было делать? Братья растут не по дням, а по часам, в один прекрасный день семеро парней перестали помещаться на полу. Тогда отец пнул Седьмого, полезай, мол, под кровать, с того дня Старший всегда стал брать ночную смену.

И так каждый вечер: когда в небе начинали сверкать звёзды, Старший уходил, взяв с собой судок с едой — полцзиня риса и блюдечко с овощами в сое. Наутро он возвращался, когда отец с матерью уже были на работе. Он падал на кровать и почти мгновенно принимался храпеть до самого захода солнца, только тогда он вставал и садился ужинать вместе со всеми. Потом на небе вновь проступали звёзды, яркие-яркие, отец начинал протяжно зевать, и Старший вновь уходил с судком. Изо дня в день, из года в год.

Старший брат ушёл из школы в четвёртом классе и пошёл на завод. Его дважды оставляли на второй год, поэтому он год проучился вместе со Вторым, а потом ещё год с Третьим. Притом что он был старше Третьего на четыре года и выше на целую голову. В общем, приходилось сидеть в одном классе совсем с мелюзгой. Одноклассники его дразнили «Старикан Лю». Первое время он с удовольствием откликался на кличку, пока Третий не объяснил, что она обидная, вроде что он второгодник, и теперь каждый раз при слове «старикан» его лицо свирепело. Старший всегда смело лез в драку, раздавал всем, дубасил что есть мочи, мог и ножик вытащить в пылу сражения. Это в Старшем нравилось отцу больше всего. Одноклассники боялись Старшего как огня. Но, по правде говоря, Старший редко бил мальчишек из класса. Слишком хлипкие, «тощие редьки», говорил он и считал ниже своего достоинства марать о них руки.

— Я ни за что не буду как отец, — говорил Старший, — нельзя бить тех, кто слабее.

Отец-то лупил мать и детей так же часто, как прикладывался к бутылке, — и с тем же удовольствием.

Из школы Старшего отчислили из-за урока физкультуры. Учитель, такой белолицый хмырёк, послал Старшего вынести гимнастический ящик, а потом ещё и говорит:

— Вытащи заодно и маты, девочкам кувырки отрабатывать.

— Не пойду! — сказал Старший.

— Ничего себе! — говорит физрук. — Кто же тогда вытащит, если даже Старикан Лю не может?

Тут Старший заехал учителю по морде, да так, что из беленького, будто бы напудренного носика потекли два красных ручейка. Все в ужасе замерли, девчонки начали визжать, кто-то даже заревел. Старший молча окинул всех взглядом и гордо ушёл. Сначала отчислять не хотели, потому что все ребята единогласно подтвердили, что учитель первый обругал Старшего. В тот вечер хмурый физрук лично явился в Хэнаньский сарай, правда, прячась за спину завуча. Отец встретил их в дверях. Завуч начала объяснять: они пришли извиниться перед Старшим, и пусть он тоже попросит прощения. Услышав это, отец аж глаза выпучил и принялся ругать пришедших по матери.

— Тебе повезло, что на сынка нарвался, он у меня мозгляк, не то что папка в его возрасте. Я бы тебе не только нос разбил, ты бы ещё зубы по полу собирал! — заявил он физруку и начал хохотать гулко, словно колокол.

Завуч и физрук дружно затряслись от страха. Потом осторожно сделали пару шагов назад и, пятясь, ушли, не сводя испуганных глаз с фигуры отца.

С тех пор Старший перестал ходить в школу. Он долго мечтал об этом моменте, с того самого дня, когда впервые надел ранец. Ему как раз исполнилось пятнадцать, и отец отдал его на металлургический завод в ученики. Старший пошёл в молотобойцы, по словам отца, те много получают, да и тело покрепче станет. И точно, вскоре руки у Старшего стали грубее и крепче, а кожа потемнела до черноты. В двадцать лет Старший был такого же могучего сложения, как отец. У него даже выросла какая-то мохнатая поросль на подбородке. Время от времени он нарочно пытался уколоть Седьмого этим жалким подобием бороды. «Когда же борода Старшего отрастёт?» — частенько думал Седьмой. Ему хотелось, чтобы борода стала длинная-длинная и можно было заплетать косички, как у старшей сестрички Сяосян.

После двадцати характер у Старшего очень переменился. За ужином он начал огрызаться на всех. Дверь всегда открывал с пинка. Даже с родителями стал скандалить, причём орал так, что хоть из дома беги. В такие минуты Седьмой прятался под кровать и старался не шевелиться, он не мог понять, что произошло со Старшим. В один прекрасный день Старший с отцом разругались окончательно, и в доме стало гораздо спокойнее.

В той страшной ссоре был целиком виноват сосед, Бай Лицюань. Старший днём спал дома. Обед ему готовила мать, которая прибегала в перерыве с работы в упаковочном кооперативе. Пятый и Шестой только-только пошли в школу, а Седьмой по-прежнему собирал по улицам мусор.

Упаковывать у матери получалось ловко и быстро, да и язык у неё был хорошо подвешен. Так что ей легко удалось уболтать начальника кооператива и договориться, что она будет уходить на перерыв на полчаса раньше, в виде исключения, чтобы успеть сбегать домой и приготовить обед. Перед готовкой мать ходила мыть овощи к общественной колонке. И вот там она регулярно встречала Бай Лицюаня. Бай Лицюань работал на Уханьском металлургическом комбинате. Он выходил в третью смену, вечером, так что у других создавалось впечатление, что он целыми днями прохлаждается дома. Мать с мужчинами всегда была кокетлива. Наклоняясь к крану, она непременно оттопыривала зад, будто курица, которая усаживается снести яйцо. Да и взгляд у матери был особенный. Её глаза излучали такой свет, что все мужики земного шара тут же млели. Вот и при встрече с Бай Лицюанем мать вела себя как всегда, без тени смущения. Надо сказать, что у Бай Лицюаня была жена, стройная красотка, драгоценная жемчужинка, в которой он души не чаял. Только вот жемчужинка не могла родить ребёнка, а наша мать родила аж девятерых! Поэтому при встрече мать неизменно подшучивала над Бай Лицюанем, да так едко, что тот уже не знал, куда деваться от смущения. И видимо, от смущения он и начал заигрывать с матерью. В тот день мать, помыв овощи, пошла домой вместе с Бай Лицюанем, причём оба хохотали не переставая. Дойдя до дома, Бай Лицюань, не прекращая отпускать шуточки, вошёл вслед за матерью. Пальцы у него были длинные и тонкие, не то что короткие и заскорузлые пальцы отца, их прикосновения были совсем другими. Мать наклонилась, чтобы порезать овощи, и её груди соблазнительно повисли, словно два холщовых мешка. Бай Лицюань подошёл к матери сзади, обнял и начал своими тонкими пальцами мять её грудь. Мать нисколько не противилась, только шутливо ругала его матом. Ну а Бай Лицюаню как с гуся вода, его пальцы ловко и умело продолжали своё дело. Движения становились всё более смелыми и бесцеремонными, мать не могла сдержать возбуждения и громко захохотала. И вот тут-то проснулся Старший, мирно спавший тут же, на кровати. Увидев, что происходит, он ничего не сказал, только протяжно зевнул.