Пейзанизм - [31]

   "Последний нонешний денёчек

   Гуляю с вами я, друзья.

   А завтра утром, чуть светочек,

   Заплачет вся моя родня"

   Старинная исконно-русская песня защитника отечества и веры точно выражает ощущения молодого рекрута, эмигранта-отказника и холопа "на вывоз".

   Родни у Светаны не было, но были соседи, было чувство - "оторви и выбрось" все. К закату, когда соседки отправились на вечернюю дойку пригнанного стада, она была уже... "никакая".

   Тут подтянулись мужики. "Пьяная баба себе не хозяйка". Ещё одна народная мудрость, сформулированная нашим национальным менталитетом на основе многократно повторенных натурных экспериментов. Светану еще напоили, разложили и употребили. Это не было даже сексуальным насилием. Бабе было уже все равно - "А гори оно все огнём". Все что можно было в доме съесть и выпить - пошло на стол. А все усадебные мужики - к Светане между коленок.

   Любавин братец еще в начале убрался куда-то в хлева. А Любава пыталась остановить разграбление отчего дома и собачью свадьбу мужского населения Рябиновки с её матерью. Получила по уху и выразительную демонстрацию своего возможного ближайшего будущего в горизонтальном положении. На наглядном примере собственной пьяненькой матушки. Еле убежала. Потом она сидела на крыльце терема в темноте и ждала меня. В качестве последней надежды.

   Едва Ноготок закончил своё... повествование, усиленно оснащённое хмыканьем, гыканьем и паузами, как Любава, уже без воя и всхлипов "пала в ноги". Мне. Прижимаясь губами к пальцам босых, грязных моих нижних конечностей, высоким, звенящим и постоянно прерывающимся от сдерживаемых рыданий голосом, начала умолять.

  -- Господине! Смилуйся! Не продавай рабу твою. Я тебе буду ноги мыть и воду пить. Всякую службу для тебя сослужу. Смерть лютую за тебя приму. Всякую прихоть, блажь твою исполню. Хоть рви тело моё белое, хоть выжги железом калёным очи мои ясные - всякая воля твоя мне радостью будет. Пожалей, господин мой и владетель, не отдавая в руки чужие, хозяевам злым, жестоким.

   Поза "шавка перед волкодавом" получается у местных весьма естественно. Вот эту девчушку такому специально не учили. Вообще, пока я на усадьбе обретаюсь - телесных наказаний не замечал. Даже разница между холопами и вольными, на первый взгляд, не очевидна. Ошейников здесь не носят. А вот позиция холопа перед хозяином получается у малолетней рабыни вполне прилично. Есть некоторые огрехи, ну так ребёнок же. Откуда? Откуда у этого ребенка, который и из усадьбы-то толком не выходил, такая естественность в рабском "вежестве"? Это что, тоже наше национально-исконно-посконное? И все вокруг также готовы при всяком подходящем случае вот так встать, грязные ноги или там сапоги целовать? После татар - понятно. При татарах другие не выживали. Но сейчас?

   Любава замолчала, прижавшись лбом к моим щиколоткам. Ноготок шевельнулся в дверном проёме.

  -- Ноготок, где наши?

  -- Там. У Светаны.

  -- А ты чего не пошёл?

  -- Так я сегодня мазью намазался. Ты ж сам говорил - сразу нельзя, а то - сотрётся и толку не будет.

  -- А остальные с усадьбы все там побывали?

  -- Ну, тебя не было, Аким не ходил - лежит, Потаня - сидит. Остальные вроде все там... отметились .

   Круто. Из двадцати двух - восемнадцать. Профессионалки в полтинничном заведении в "Яме" Куприна пропускали через себя до тридцати клиентов в день. Но это не вдруг. А вот так, без подготовки-тренировки... Да и телосложение у Светаны не слишком крепкое. Могут и до смерти... залюбить. Ну и чего делать? "Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее - не бывшим". И кто ж это такое мудрое сказал? Платон с Аристотелем? Прошлое не изменить - попробуем сделать хоть ближайшее будущее... не таким мерзким.

   Крайняя изба во дворе светилась оконцами и звучала радостными и хмельными мужскими голосами. Вот туда я и направился вместе с Любавой. Хотел оставить её у себя в покоях- у малолетней рабыни потекли слезы и она снова "пала на лицо свое". Пришлось позволить следовать за собой.

   В палисадничке кто-то старательно блевал. Воспитанный человек - с дорожки отошел. С крыльца доносился звук мощной струи. Молодой здесь народ, здоровый. "Раньше струя была - гравий переворачивала. А к старости ослаб - вот уже и снег не тает". У этого - "переворачивает". Журчание сменилось треском ломающегося дерева и матами упавшего мужика. Красивые Потан перильца сделал. Но - слабоватые. Мужика не держат. В сенях стоял храп. Мощный храп, периодически прерываемый спорадическим бессмысленным лопотанием. Мужики, похоже, не только Пoтановский запас бражки приговорили, но с собой принесли.

   В избе было светло. Первый раз в этом мире вижу хорошо освещённое искусственным светом помещение. Кроме двух лучин в светцах, по разным углам горело еще штук шесть свечей. Сальная свеча не только светит, но еще коптит и воняет. Причём первое она делает хуже всего. Слева, в красном углу за столом десяток мужиков продолжали употреблять бражку, справа на расстеленной на полу мешковине - Светану. Доска в красном углу еще была, но уже ни икон, ни рушничка. На Светане еще была рубаха, но только на шее, лице и на вытянутых за голову руках.