Певец тропических островов - [73]

— Доктор просит вас к себе, — неожиданно и весьма кокетливо произнесла возникшая в дверях красотка горничная, ни дать ни взять светская дама из высших "сфер", шутки ради надевшая кружевной передник и наколку.

Леон постучался и вошел.

V

Психиатр Новоницкий в синей вельветовой куртке и светлом галстуке приветствовал его слегка разочарованной улыбкой. У него были чересчур красные губы, которые кривились в легкой гримасе, доктор словно бы давал понять, что давно утратил веру в улучшение отношений в стране в целом, а в связи с этим — в выздоровление каждого пациента в отдельности. Единственная вещь, в которую он, наверное, еще верил, была геральдика. На этажерке возле письменного стола красовались толстые, в кожаных переплетах с золотым тиснением тома. Вначале Леон решил, что это книги о нервных заболеваниях или же о такой зыбкой, все еще блуждающей впотьмах науке, как психиатрия. Но, приглядевшись повнимательнее, прочел тисненные золотом заголовки: "Польская геральдика средних веков", "Золотая книга польской шляхты".

У психиатра-невропатолога был пристальный, прямо-таки леденящий душу взгляд, чем-то напоминающий взгляд ретивого полицейского, допрашивающего довольно сомнительного свидетеля. Да и его записи скорее всего напоминали судебные протоколы, ибо, кроме этажерки с геральдикой, тут же рядом стояла еще и полочка с хорошо знакомыми Леону (Высшая торговая школа!) бухгалтерскими книгами. Как сюда попали книги с разграфленными страницами и с надписями "Дебет" и "Кредит", этого Леон сначала не понял.

И еще две особенности Новоницкого: эффектное, продолговатое лицо цвета слоновой кости и сочный, весьма флегматичный голос, медленно цедящий каждое слово. Замедленностью этой он словно бы хотел убедить пациента, что ничего непредвиденного не случилось и нет никаких оснований ускорять течение болезни.

— Если я не ошибаюсь, ваша семейная печать — герб Нечуя? — медленно спросил доктор.

— Да, конечно, — улыбнулся Леон, садясь за стол напротив доктора. — Это так, но… мне не хотелось бы отнимать у вас драгоценного времени. Хотя я пришел к вам, можно сказать, просто по частному делу, но желал бы как полагается оплатить свой визит.

Доктор кивнул, не сводя с Леона своего слегка полицейского взгляда.

— Итак, я вас слушаю?

— Не знаю, помните ли вы, матушка моя была вашей пациенткой.

— Пациенткой?.. Пациенткой? — Теперь Новоницкий перевел взгляд на позолоченный бордюр потолка. — Простите, но я предпочитаю не полагаться на собственную память. Сейчас проверю на букву "в".

Он извлек одну из бухгалтерских книг и стал листать странички, сверху донизу заполненные записями. Наконец отыскал. Медицинский протокол показаний бедной пани Вахицкой. Целых три страницы.

— Да, конечно. Теперь я помню, о ком речь. Я, кажется, вам писал? Очень жаль, но вы не ответили.

— Я не получал никакого письма, господин доктор. И о болезни мамы узнал лишь после того, как ее привезли в Батовицы.

— Может, и так, хотя что-то здесь не сходится… Гм… — Психиатр снова заглянул в спою книгу. — А как здоровье вашей матушки?

— Она умерла. Недавно в прессе были некрологи.

— Понимаю. Это известие обошло меня стороной. Впрочем, все зависит от того, где это было опубликовано. Я не всякие газеты читаю. Примите мое соболезнование, — добавил он уже совсем мягко. — А что, собственно, вас сейчас интересует?

— Я несколько раз навещал матушку в Батовицах, господин доктор. Она была там в отделении строгого режима. Состояние ее… её состояние… Одним словом, мама меня не узнавала. Принимала за кого-то другого… Сетка…

Леон умолк. Но только на мгновение. Он тут же заговорил дальше. И теперь, разумеется, уже не о сетке. Это были тс страшные подробности, которые… Словом, зачем, зачем об этом вспоминать.

Батовицы считались заведением довольно привилегированным. Его окружал обширный ухоженный сад с теннисным кортом. Среди деревьев и лиловых кустов сирени прохаживались по дорожкам — иногда в сопровождении сиделок, даже частных, — в элегантных светлых фланелевых костюмах, в батистовых кофтах нервнобольные и алкоголики из кругов дворянства или высокопоставленных чиновников. В руках они держали теннисные ракетки, под мышкой — французские книги в желтых обертках.

Но это были больные из открытых корпусов, пациенты с легкой формой заболевания или те, кто лишь считал себя больным. Совсем другое дело, о, совсем другое, был третий, так называемый закрытый корпус. Расположенный чуть поодаль, из красного кирпича, он окружен был не только стеной из сирени, но и кирпичной стеной с закрывавшимися на ключ железными воротами. Никаких слухов оттуда не доходило, пациенты двух других отделений знать не знали, как там и что там. Но, взобравшись на камень у стены, можно было увидеть угловое окно корпуса — а в окне нечто вроде высокой железной сетки. Предназначение ее оставалось загадкой. Но иногда словно бы откуда-то из-под сетки — виден был только ее верх — раздавались очень странные, протяжные, напоминавшие вой, звуки. Нужно помнить, что в те годы никаких современных средств психиатрия еще не знала.

Сыну пани Вахицкой довелось узнать, как эта проволочная сетка или, иначе говоря, клетка выглядит вблизи и для каких целей служит. Состояние здоровья его матери резко ухудшилось, и свидания с ней в приемном покое, хотя бы на пару минут, стали невозможными. Больная отказывалась принимать пищу, и ее кормили искусственно, даже не через рот — она не желала его открывать, а через нос, куда вставляли особые резиновые трубочки.