Певец тропических островов - [72]
Ему вспомнился недавний разговор с нотариусом, которого ведь тоже никак не назовешь ярым сторонником режима. Чем это объяснялось? Если бы столь бескомпромиссная в своих политических симпатиях пани Вахицкая знала об этом, то ноги ее, прикрытой по-старомодному длинной юбкой, не было бы в этом оппозиционном доме — во всяком случае, так представлялось сыну. Так что же с ней случилось? И тогда путем сопоставлений, не совсем верноподданнического золка, намять невольно подвела его к историческому факту, касавшемуся другого лица. Он вспомнил об убийстве Голувко.
Не так давно политик правительственной ориентации Тадеуш Голувко, человек Коменданта, занимавший в свое время должность начальника восточного отдела в МИД'е Польши (именно того самого восточного отдела!), и сторонник примирения и соглашения с украинскими националистами, был убит в Трускавце якобы ими самими же. Леон был наслышан о многочисленных комментариях на эту тему.
Голувко слыл человеком безукоризненно честным, но, быть может, именно поэтому некоторые упрекали его в наивности. Жена его — что существенно для нашего рассказа — не была актрисой или, скажем, кокетливой дамой, из числа тех, с кем бывшие "стрельцы"[20], а нынешние чиновники охотно заводили интрижки. Она была женщиной иного склада — своего рода трепещущим патриотическим знаменем, преданной сторонницей Коменданта, эхом исходящих из Бельведера наставлений и приказов. А прежде всего верной подругой своего мужа, делившей с ним все его политические заботы, которые, разумеется, были ей хорошо известны.
Как-то летом, в жарком августе месяце, Голувко, тогда депутат сейма, поехал на лечение в Трускавец, где поселился в униатском монастыре у монахинь, в единственном на курорте украинском пансионате. На вопрос, почему он остановился именно там, а не в польском пансионате, Голувко объяснял, что сделал это вполне обдуманно. Позднее вспоминали одну маленькую деталь, особенность калиток этого монастыря. Обычно закрытые на все засовы, они обладали свойством в некоторых исключительных случаях открываться сами собой. Многим, например, было известно, что после нападения, совершенного (тоже не так давно) украинскими националистами на почту в Трускавце, калитки монастыря во время погони за удиравшими террористами вдруг все пооткрывались. Сами собой, если не принимать всерьез теории, что они открылись с помощью святого духа.
Так или иначе, но, поселившись в монастырском пансионате, депутат сейма, государственный деятель Голувко жаловался в письмах к жене: единственное, что его здесь огорчает, — это плохой сон. Он то и дело просыпается по ночам, его мучают какие-то кошмары. Будто вот-вот что-то произойдет, какое-то событие. И оно не замедлило произойти.
Может быть, под конец пребывания в пансионате у него возникли какие-то подозрения и догадки — кто знает. В разговорах со знакомыми он утверждал, что чувствует себя хорошо. Как-то уже в последних числах августа ему принесли памятную книгу пансионата с просьбой вписать гуда свою фамилию. В знак благодарности он написал несколько теплых слов святым сестрам-монахиням и поставил подпись, автограф. Почти одновременно с этим ему доставили письмо от жены из Варшавы, в котором она сообщила о своем скором приезде. Но, неизвестно почему (говорили, что курс лечения уже закончен), Голувко решил не ждать ее, не продлевать своего пребывания, попросил принести счета и уведомил святых сестер, что завтра уезжает. За раскрытым окном бушевала буря, вспыхивали молнии. Довольно рано Голувко лег в постель, держа письмо жены в руках. Он лежал ногами к окну, головой к двери. И дверь вдруг отворилась сама собой, и прогрохотали шесть револьверных выстрелов. Пули угодили в спину, в голову, которую он тщетно пытался заслонить рукой.
Но почему этот трагический случай, это зловещее багровое и о многом говорящее темно-красное озерцо у Леона объединилось воедино с мыслями о матери и с антиправительственными взглядами ее адвоката и ее врача? А потому, что после смерти Голувко и в ходе полицейского и судебного расследования вдова его, пылающая, как идеологический факел пилсудчиков, обратилась к очень хорошему адвокату, но имевшему репутацию явного противника режима. Обратилась не к представителю правящего лагеря, а наоборот! Если это и была женская непоследовательность, то очень поучительная. Потом пошли разговоры, что соглашатель Голувко, чрезмерно "флиртующий" с украинскими националистами, пришелся не ко двору более радикальным кругам, сторонникам крайних мер. Странно, подумал Леон, не оказалась ли и мама в той неприятной ситуации, когда некоторые поступки наших друзей невольно сближают нас с людьми до той поры нам чуждыми, но о которых мы знаем, что к ним (к нашим друзьям) они относятся критически? Словом, "враги наших друзей — наши друзья".
Но, с другой стороны, Леону никогда не приходилось слышать, чтобы между матерью и ее гостями в их доме на Польной возникали какие-нибудь стычки или серьезные расхождения во взглядах. Одно обстоятельство становилось теперь еще более непонятным: почему вдруг пани Вахицкая, отказавшись от прежнего образа жизни, удалилась в свою ченстоховскую обитель? Чем это было вызвано? Обострением ли процесса болезни или следствием другого процесса, скорее политического?
