Петух пропел в бухте - [13]

Над землей сгущались пепельно-серые сумерки. День еще не угас, но горы казались черными и оцепеневшими, и сверчки уже завели среди камней свою монотонную песню.

Желая переменить разговор, Мане Кин произнес:

— Говорят, ньо Жоан Жоана объявился в Долине Гусей.

— Этот человек приносит несчастье.

— Знаешь, о чем мне вдруг подумалось?

— Что ты сказал, Кин?

Мане Кин не ответил. Голова у него кружилась, точно воздушный шар на ветру. Он встал.

— Пойду поднимусь в горы…

— Поужинал бы сначала, а?

— Нет. Я скоро вернусь.

— Но куда ты идешь? Куда?

Мане Кин промолчал. Нья Жожа продолжала сидеть на пороге дома. Едва за сыном захлопнулась калитка, она обернулась к креслу и пробормотала:

— Ты видишь, Жайме? У них у всех одна судьба. Уезжают друг за другом. Теперь очередь Кина. Каждый в свой срок выбирает себе дорогу. Когда-нибудь наступит черед Джека. И я останусь с тобой одна. Ближе к своим покойникам, чем к своим живым.

Призрачная тень, сидящая в кресле, ласково улыбнулась, протянула к ней руку, как бы желая благословить, и тут же растаяла в воздухе, словно это движение рассеяло волшебство. Тогда нья Жожа поднялась и пошла на кухню посмотреть, не готова ли кашупа[7]. Оказалось, что огонь в очаге погас и железный котел давно остыл. До поздней ночи шарила она по углам, ища запропастившиеся куда-то спички.

— Я беседовал с моим крестником, — сказал Жокинья, когда, окончив дневные хлопоты, ньо Андре вошел в дом.

— Да? — откликнулся Андре, вытирая потное лицо рукавом рубахи. Человек прямой, небольшой охотник до разговоров, он взвешивал каждое слово и был скуп на жесты. Все, что ни делал Андре, было разумно, потому что он доверял только фактам и собственному опыту, но мысли свои выражал с трудом, будто копал землю или рубил топором дерево. Никто не решился бы в его присутствии заниматься пустой болтовней или оспорить его твердое убеждение, что мотыга создана для того, чтобы копать землю, а топор для того, чтобы колоть дрова или валить деревья, и что, срубив дерево и вскопав землю, не надо снова копать ту же землю и рубить то же дерево. Все, что он говорил, было проверено им на деле, а уж дело свое он знал. Вероятно, поэтому он находил правильным то, что действительно было правильно, а неправильным то, что действительно было неправильно. Одним словом, человека этого сформировал его образ жизни.

— Если от нас зависит приносить друг другу пользу, — продолжал Жокинья, — я не вижу особых причин, почему бы мне не увезти его в Бразилию и почему бы ему не поехать со мной.

— Верно. Совершенно верно, — подтвердил Андре. Голос его звучал приглушенно, но был глубоким и чистым, словно исходил из гранитной груди, в которой самый ничтожный звук приобретал особую значительность.

Глава четвертая

В тот же день ньо Жоан Жоана прибыл в Долину Гусей. Он обосновался на хуторе, перешедшем к нему от бедняги Алваро за долги. Усадьба бывшего владельца представляла собой неказистый на вид, неоштукатуренный дом; в единственной его комнате, разделенной вместо перегородок циновками, пол был земляной. Девушки, приехавшие с ростовщиком из Порто-Ново[8], привезли ему одеяла и раскладушку. Сам он захватил продукты, уложенные в холщовый мешок, — початки кукурузы, кусок сала, галеты, купленные на Сан-Висенте. Об остальном предстояло позаботиться жене арендатора.

Ньо Жоана говорил вкрадчиво, тихим голосом, манеры его отличались мягкостью, пышные усы свисали вниз, удлиняя и без того вытянутую физиономию. Взгляд тусклых глаз, скрытых нависшими седыми бровями, был настороженным. Ростовщик любил прикинуться несчастным, всеми обиженным человеком. Однако в душе никому не доверял, подозревая всех и каждого. С чем бы к нему ни обращались, во всем ему чудился подвох. Философию его можно было бы выразить так: «В этом мире нужны только деньги».

Известие о приезде Жоан Жоаны распространилось с быстротой молнии. В предвечерний час, когда поденщики и подпаски, стерегущие стада коров, баранов и коз, собрались группами, чтобы отдохнуть и обсудить новости, а неутомимые говоруньи девушки вернулись домой из Порто-Ново, вся Долина Гусей уже знала, что ньо Жоан Жоана водворился на Скалах, в бывших владениях бедняги Алваро.

С появлением ростовщика все помыслы местных жителей заняли деньги. Само имя — Жоан Жоана — звенело как монета, многих лишая сна. Одним новый владелец хутора казался спасителем, посланным самим провидением. Для других, более разумных и осмотрительных, он был мрачным предзнаменованием гибели, дьяволом-искусителем. Но и у тех и у других Жоан Жоана вызывал чувство гнетущего беспокойства. Целых два года в Долине Гусей о ростовщике не было ни слуху ни духу. С тех пор как имение Алваро перешло к нему, он впервые удостоил Скалы своим посещением. Жоан Жоана приехал «поделиться соображениями» с приятелями, по крайней мере, так объяснил он арендатору; на самом же деле ему не терпелось взглянуть на этот клочок заброшенной земли и определить на месте его стоимость. «Боже ты мой (он поминал имя божие ежеминутно), эта сделка принесла мне сплошные убытки. Ума не приложу, как теперь быть», — пробормотал он сквозь зубы, но так, чтобы расслышал Паскоал, арендатор. И, недовольно покачивая головой, бросил на него пронзительный взгляд. Однако Паскоала не так-то просто было обвести вокруг пальца, он знал всегдашнюю манеру ньо Жоан Жоаны прикидываться несчастной овечкой, которую в каждой сделке надувают все, кому не лень. По совести говоря, пройдоха Жоан Жоана так жалобно сетовал на судьбу, что в конце концов некоторые и впрямь начинали верить в его искренность. Но большинство лишь притворялось сочувствующими, не осмеливаясь открыто проявить свое злорадство, — Жоан Жоана был человеком могущественным.