Петух пропел в бухте - [12]

Матушка Жожа сидела на пороге дома. Рядом с ней стояло легкое парусиновое кресло, на том же месте, где в прежние времена ставил его отец, когда на закате приходил отдохнуть в тени после дневных трудов. В такие минуты нья Жожа неизменно усаживалась на пороге, а муж — в парусиновое кресло, и они вполголоса вели неторопливую беседу, прерывавшуюся долгими паузами. Отец умер десять лет назад, но каждый день в один и тот же час мать ставила кресло на то же место, чтобы продолжить нескончаемый разговор.

Маленькая, одетая в глубокий траур, нья Жожа с каждым днем словно все больше сгибалась под бременем бесполезной жизни. Ей оставалось лишь растерянно наблюдать течение дней, изводя себя воспоминаниями о прошлом, тоской по умершим и по двум неизвестно где странствующим сыновьям (она упорно отказывалась верить слухам, будто Жоазиньо погиб при кораблекрушении). Тьяго, тот действительно где-то скитался, но ее не интересовало, где именно. Нья Жожа получила от него два письма, однако, как ни старалась, не смогла запомнить название страны, в которой он жил, название было мудреное и ни о чем ей не говорило. Она отправила сыну чистые конверты, чтобы он написал свой адрес и выслал эти конверты обратно.

Мане Кин уселся в парусиновое кресло рядом с матерью и рассказал о разговоре с крестным Жокиньей. Они пробудут несколько дней на Сан-Висенте, пока крестный не приведет в порядок дела, потом отправятся в Бразилию. Это страна, где много денег и много воды, крестный обещает, что каждый месяц он будет получать деньги и регулярно пересылать их домой. В скором времени он вернется повидать родных и, если они захотят, заберет с собой матушку Жожу и Джека. Кин говорил так, будто это нисколько его не касалось. Всю тяжесть он перекладывал на плечи матери — пусть сама решает. Он только пересказывал слова Жокиньи, ничем не пытаясь ей помочь. Нья Жожа всегда понимала его с полуслова. Она и теперь, как надеялся в глубине души Мане Кин, возьмет на себя труд принять за него решение. А он к этому не способен. Вот если бы речь шла о засушливых землях на Северной стороне или о Речушке, о посеве, поливке, сборе урожая, покупке или продаже продуктов… Но в данном случае пускай мать решает за него, пускай она делает выбор.

Нья Жожа слушала его, не проронив ни слова. Она только терла руки, вся сжавшись и опустив голову, точно холод пронизывал ее до костей. «Вот они какие, вот все они какие», — твердила она про себя.

Но Мане Кин видел в позе матери лишь обычную покорность судьбе, безропотность, с которой в последнее время она все чаще полагалась на волю божью. Он читал на хмуром в своей эгоистической отрешенности лице раздражающую беспомощность и вдруг ясно представил себе, что ее жалкое, полуразрушенное временем тело столь же беспомощно. Он вспомнил о двух братьях, покинувших мать один за другим после смерти отца. О младшем, Жоазиньо, ходили слухи, будто он утонул во время кораблекрушения. Второй, Тьяго, жаловался в последнем письме на свою горькую участь: он хотел вернуться на родину, но у него не было денег заплатить за проезд. Жилось ему плохо, зарабатывал он гроши, тосковал о близких. Мать поднесла к подбородку большой палец, потом еще и еще раз. На верхнем веке правого глаза у нее было родимое пятно величиной с горошину, когда она моргала, пятно поднималось и опускалось вместе с ресницами. Из глаза выкатилась слезинка, задержалась на мгновение и скользнула вниз по глубокой вертикальной морщине. Нья Жожа поднесла большой палец к подбородку и смахнула слезу, чтобы она не капнула на платье. Другие слезинки совершали точно такой путь. Сколько же слез пролила матушка Жожа, если они прочертили на ее лице эту бесконечную горестную бороздку: так потоки дождя размывают почву, оставляя на лице земли свою отметину.

Прошла не одна минута после того, как сын окончил рассказ, когда нья Жожа наконец очнулась. Подняла голову и пристально посмотрела на Мане Кина.

— Все в твоих руках, — сказала она. — Хочешь ехать, так поезжай. Что бы ни случилось, я не имею права вмешиваться в вашу судьбу. — И добавила жалобно: — Жоазиньо уехал, и я ни разу не получила от него весточки. Тьяго прислал всего два письма, ему там несладко приходится, ох как несладко. А теперь ты. Я не имею права вмешиваться. Да хранит тебя бог, и смотри не забывай обо мне, как Жоазиньо и Тьяго.

Вот и все. Не такого напутствия ожидал Мане Кин. Он надеялся, что разговор с матерью придаст ему мужества, сделает все простым и ясным, он ждал, что нья Жожа укажет ему лучший выход, как она обычно и поступала, когда дело касалось других.

— Если бы я смог использовать источники у Речушки… — невольно сорвалось у него с языка.

— Такая уж у вас судьба — уезжать… — прошептала нья Жожа. В голосе ее не было ни удивления, ни недовольства. Только странная отрешенность и обида, и еще покорность.

Но сын прервал ее:

— Мне совсем не хотелось бы ехать с крестным…

— Следуй своей судьбе, — посоветовала матушка Жожа. — А она у всех вас одна, все вы уезжаете. Для тех, кто остается тут, жизнь кончилась. Будь я на твоем месте, я бы тоже уехала, как другие. У каждого своя дорога.