Петух пропел в бухте - [11]

— Если ты, наглец эдакий, еще хоть раз осмелишься поцеловать меня, я тебя так отделаю, что родная мать не узнает. Тебе ведь хорошо известно, что мы с тобой не ровня.

— Сумасбродка! Поговори у меня еще! — еле переводя дух, ответил Мане Кин.

Он попытался взять девушку за руку, но Эсколастика резко ее отдернула. Они продолжали идти рядом.

— Ты мне так и не сказал, о чем вы разговаривали с ньо Жокиньей.

— А ведь и правда! Крестный хочет, чтобы я поехал с ним на Сан-Висенте. Он обещает увезти меня в Бразилию. Хочет силой заставить…

— Вот как?! — Эсколастика остановилась и подняла руки, чтобы поправить корзину на голове. Несколько секунд она стояла, глядя на него и не находя нужных слов. Потом спокойно повторила: — Ах, вот как!.. — и снова зашагала по дороге; теперь она шла быстро, размашистым шагом, словно никого рядом с ней не было.

Мане Кин, едва поспевая за ней, пытался оправдаться:

— Да у меня нет никакой охоты…

Она прервала его, не поднимая глаз от земли:

— Неужели ты оставишь здесь нью Жожу одну-одинешеньку?

Сказать по правде, ее волновало сейчас совсем другое. Превыше матушки Жожи и всех интересов возлюбленного ставила она себя, Эсколастику.

Мане Кин несмело продолжал:

— Я еще не дал окончательного ответа, еду я или нет. Я предпочел бы остаться здесь.

Эсколастика знала, как знали все, судьбу сыновей ньи Жожи. Один за другим они покидали родину, уезжали не оглядываясь. Уезжали и забывали о родных краях. Эсколастика знала также, что они с Кином не одного поля ягоды, она и не надеялась, что он когда-нибудь женится на ней. Но кто же мог запретить, чтобы он ей нравился?! Поэтому черная грозовая туча вдруг разделила их, туча гнева и возмущения. Они подошли к манговому дереву. После сделанного Кином признания Эсколастика ни разу не обернулась к нему.

— Не смей никогда больше смотреть в мою сторону, — на ходу бросила она. По ее тону Мане Кин понял, что она не шутит. Он кинулся вслед за ней.

— Кто тебе сказал, что я уезжаю? Кто тебе сказал это?

Но Эсколастика уже почти бежала, корзина, будто насмехаясь над Мане Кином, подпрыгивала у нее на голове, бедра задорно покачивались, вызывая в воображении огненные ритмы батуке…

Глава третья

Перепелка, расправляющая крылья для полета, — вот что пришло на память Мане Кину, когда легкая фигурка Эсколастики скрылась за стенами старого, полуразвалившегося загона для скота. Предвечерняя тишина вновь разлилась вокруг, только теперь это была почти ощутимая, мрачная тишина, от которой веяло безысходностью. Покой вновь бежал от сына ньи Жожи, его охватило горькое чувство одиночества, точно распалась еще одна связь с миром и он остался наедине со своим смятением. Встреча с Эсколастикой властно вернула его к действительности.

Он подумал, что матушка Жожа смогла бы помочь ему разобраться во всем. От Джека бесполезно ожидать чего-нибудь путного, лишь матушка Жожа сумеет дать дельный совет. Ведь водоворот, в который тащил его крестный отец, увлекал Мане Кина вдаль от его прежней жизни. Как бы то ни было, но ему придется либо приложить нечеловеческие усилия, чтобы удержаться в круге, предначертанном ему непостоянной судьбой, либо сменить этот ставший привычным круг на другой, гораздо более обширный, еще не известный ему и, уж конечно, далекий от простоты и немудреных привязанностей прежнего существования. Только матушка Жожа сможет указать ему верный путь. Мысль эта, словно светлячок, мерцала в смятенном сознании Мане Кина.

Их дом, сумрачный и неприглядный, одиноко стоял на краю голой, лишенной растительности равнины; из-за многолетней засухи давно уже не сохранилось следов от прорытого здесь когда-то отводного канала. В доме жили те, кто остался от прежде многочисленной семьи: Мане Кин, мать, сухонькая, бесплотная как тень старушка, говорившая только о прошлом, о своих мертвецах, о своих странствующих по свету детях, да старший брат Мане Кина Джек. К счастью, этим утром он отправился на Плоскогорье помочь батраку, обрабатывающему неполивные земли Северной стороны. Поэтому мать была одна. В глубине души Кин порадовался отсутствию брата.

Видя, что мать отдает предпочтение Мане Кину, Джек даже не пытался скрыть свое неудовольствие. С годами это могло привести к тому, что Кин сделается главой семьи, отчего самолюбие старшего брата, разумеется, страдало. И пока Мане Кин постепенно утверждался в роли хранителя семейного очага, Джек, считавший это несправедливым по отношению к себе, хотя и признавал младшего брата более толковым и сведущим в сельском хозяйстве, проявлял ко всему полнейшее равнодушие, всячески подчеркивая, что не принимает всерьез существующего положения вещей. Он пренебрегал своими обязанностями и в свободное время нанимался к другим землевладельцам на поденную работу, а полученные гроши бережно откладывал на черный день. Если на семейном совете, где решались не терпящие отлагательства дела, интересовались мнением Джека, он лишь упрямо покачивал головой и пожимал плечами, словно не имел никакого отношения к обсуждаемым проблемам, а потом вдруг поднимался и уходил. Любой, даже самый пустяковый вопрос, о котором заходила речь в присутствии брата, казался Мане Кину сложным и неприятным.