Петру Гроза - [56]

Таким образом, наша беседа принимает более конкретную форму. Отвечаю с ходу на вопросы, касающиеся деятельности и поступков целого ряда моих друзей. Они обвиняются в противозаконной деятельности по созданию общего фронта патриотов. Этот фронт предлагает вернуть румынскую армию с советской территории, упразднить военную диктатуру и заключить мир с нашим великим восточным соседом. Я хорошо знаком с деятельностью этих верных сынов Ардяла. Они выходцы из низов и находятся в постоянном сражении с нищетой, источник ее — социальная несправедливость. Я защищаю их, показываю причины, которые вывели этих людей на передовую линию борьбы за новый и более справедливый общественный строй.

— Сегодня, — подчеркнул я, — они, брошенные в тюрьмы, — олицетворение морального и интеллектуального превосходства над большинством своих современников — фанатических приверженцев воинственной, шовинистической идеологии. Эта идеология — чудовищное отклонение от основного пути нашего миролюбивого и терпеливого народа.

Я пытаюсь показать, какую ценность представляют эти люди по сравнению с бандами хулиганов, во множестве засевших в кадрах наших лицеев и университетов. Источники пожара, вызвавшего такое кровопролитие и натолкнувшего наш миролюбивый народ в пропасть внутренней анархии и войны на стороне гитлеровских и других фашистских поработителей, находятся гам…

Чтобы возвести плотину на пути этой опасной фашистско-гитлеровской лавины, я сблизился с этими молодыми интеллигентами. Я с самого начала с радостью взял их под свое покровительство, принял их под кровом своего дома, помогал им преодолеть препятствия, связанные с получением работы и завоеванием необходимого положения в обществе. И хотя они в количественном отношении представляют собой ничтожное меньшинство, я решительно верю, что они — суть этого народа, они — прямая противоположность тем, которые маршируют под знаменами Гитлера и своими преступлениями ежедневно и ежечасно пригвождают Христа к кресту, разрушают нацию и границы этой страны — одним словом, делают все для опровержения одного из самых напыщенных своих лозунгов: «Христос, Король. Нация».

Мое убеждение непреклонно: в конце концов качество превзойдет количество, возвратив наш народ на широкую и справедливую дорогу любви к ближнему и мирной жизни с другими народами как внутри нашей страны, так и за ее пределами.

…Стараюсь наполнить свои аргументы определенной теплотой и сентиментальностью, дабы смягчить окаменевшие сердца этих людей. Я хочу изменить их отношение к моим друзьям, томящимся в тюремном мраке, измученным жесточайшим аппаратом инквизиции.

Кажется, что нахожу какой-то проблеск отклика в душе генерала. Только один, непреклонный, надутый жандармский полковник Бэляпу смотрит сквозь свои блестящие очки и даже не шелохнется. Другого выдает постоянная нервозность. Наблюдаю за ним. Его охватило явное нетерпение, безусловно, хочет высказать то, что не дает ему покоя. По какому-то знаку он хитро и резко меняет стрелку беседы, которая велась вокруг моих друзей, и состав с большой скоростью направляется прямо ко мне:

— Принимали ли вы личное участие в ночных заседаниях на тайной вилле на берегу озера Спагов, откуда направлялось незаконное предприятие коммунистической партии?

Следователи уставились на меня, и я нахожусь в точке пересечения их взглядов.

Мгновенно замечаю, как напряглись они для того, чтобы не упустить ни одного сокращения мышц моего лица, ни малейшей дрожи, способной передать сдерживаемое волнение, тайные мысли. Наступила решающая минута, которая определит дальнейшее течение процедуры. Подытоживаю кинематографически все предыдущие сцены: «Ага, значит, это «удар дубиной», рассчитанный очень точно, чтобы свалить меня!»

…Я действительно был приведен в тот дом моими старыми друзьями по недоступным для других тропинкам, были соблюдены все меры предосторожности, чтобы никто не смог и подозревать о моем присутствии там. И все же, если они решили арестовать меня, если мои обвинители взяли на себя ответственность за весь шум, который подымется в связи с арестом человека, много раз являвшегося советником трона, думаю, что меня предали и что следователи должны иметь в своем распоряжении неопровержимые данные.

Скольжу взглядом по объемистым папкам, находящимся на столе у генерала, деревянная коробка преследует меня и здесь, убеждаюсь, что любое мое колебание дало бы выигрыш моим преследователям. Минута, я чувствую, фатальная… Чувствуют это и следователи и наблюдают за мной с большим напряжением. Я торможу все свои нервы, делаю паузу, смотрю прямо в глаза следователям и неожиданно, словно внезапно обрушившийся на скалы водопад, начинаю хохотать.

Мой смех замораживает их.

Выдерживаю их недоуменные, почти растерянные взгляды и заявляю:

— Зачем вы ломитесь в дверь, которая только и ожидает, чтобы ее открыли? Значит, только для этого потребовалось столько усилий, столько доказательств? Для этого понадобилось арестовать меня, в то время когда стоило спросить с самого начала, и я рассказал бы все как было и как происходило.

Небольшая пауза, потом продолжаю: