Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [109]

.

За что голосовали рабочие-оппозиционеры в эти дни? За свободу печати, амнистию социалистам, отмену смертной казни, прекращение Гражданской войны. Эти требования были всеобщими. Кое-где протестовали против Брестского мира. Лозунг отставки Совнаркома иногда выдвигался открыто, иногда заменялся пожеланием, как это было в резолюции обуховцев 17 июня 1918 г., «создания общесоциалистической – демократической временной власти»[865]. Сложным было отношение к Учредительному Собранию. Нередко, как на заводе Сименс-Шуккерт, выступали за «оздоровление Советов рабочих и солдатских депутатов путем перевыборов»[866]. Примечательно, что антибольшевистская резолюция Путиловского завода 6 августа 1918 г. кончалась призывами «Да здравствуют Советы Рабочих, красноармейских и крестьянских депутатов», «Да здравствует Красная Армия»[867]. В других местах (например, на фабриках б. Паль и Варгунина, Обуховском заводе) лозунг Учредительного Собрания одобрялся без всяких оговорок[868]. В целом резолюции почти не выходили за пределы эсеро-меньшевистских программ, но говорить об унификации их вряд ли правомерно. Мы видим заметное, хотя в чем-то и ограниченное «низовое» участие в их составлении. Так, на Путиловском заводе во время обсуждения одной из резолюций – об этом сообщалось на Собрании уполномоченных 29 мая – «председатель… вычеркнул было пункт об Учредительном Собрании, но большинство настояло на том, чтобы он был внесен»[869]. И о собрании в типографии газеты «Копейка» говорилось, что «оно приняло лозунги Собрания Уполномоченных и прибавило еще лозунг о свободе печати»[870]. Если присмотреться к самим резолюциям, здесь зачастую нетрудно обнаружить и местные импровизации; одно из них – постановление путиловцев 6 августа 1918 г.: «Мы требуем немедленного разоружения всех вооруженных банд, поселившихся на железных дорогах, прикрывающихся флагом Красной Армии, производя[щих] разгромы и расстрелы рабочих и крестьян»[871]. И примеры эти можно продолжить.

Политические настроения масс в 1917–1921 гг. отчетливее и рельефнее для историка обозначались лишь во время наиболее значимых общественных акций. Особенно это справедливо по отношению к 1919–1920 гг., когда нередко только кампания по выборам в Советы позволяла хоть что-то узнать именно о политических чувствах людей. Они словно вызывались на политический диспут, и уже по их первичной реакции, даже молчаливой, можно было догадаться о преобладающих настроениях. Выборы Петроградского Совета летом 1918 г. в целом подтвердили ту расстановку сил, которая еще раньше была обнаружена Собранием Уполномоченных. Примем во внимание все: политическую апатию, избирательную систему, дававшую много преимуществ для властей, устранение инакомыслящих и даже целых партий, интенсивную идеологическую «обработку» горожан в условиях фактического запрета свободной печати[872]. Но все это лишь отчасти способно объяснить весомую коммунистическую победу на выборах[873]. Важнейший ее фактор – все еще сохраняющаяся «большевизация» части рабочих. Этот политико-психологический феномен в свое время обсуждало и Собрание Уполномоченных, на одном из заседаний которого прямо говорили: «Вырвать рабочих из-под большевистской опеки – задача почти непосильная. Здесь много говорили о подавленном настроении, но ничего другого и представить себе нельзя. Массы еще не вполне отошли от большевиков и не вполне разочаровались»[874].

Это явление очень сложное, оно не всегда означало сознательное усвоение коммунистических лозунгов. Это – скорее даже элемент общего социального поведения, во многом определяемого и конформистскими стереотипами. Тут сказались и традиции идеологизации русского общества, делавшие зачастую понятное, «правильное» слово более весомым аргументом, чем «правильное» дело. С одной стороны, мы видим забастовки на фабриках и заводах, знаем об уличных впечатлениях интеллигентов. Стачки летом 1918 г. не были редки. Правда, они возникали на крупных предприятиях, среди наиболее организованных рабочих – на Путиловском, Обуховском, Невском судостроительном заводах[875]. На Обуховском заводе дело кончилось даже локаутом, разгоном завкома и прекращением работ в цехах на два месяца[876]. С другой стороны, типичным можно считать и протокол предвыборного собрания Выборгской бумагопрядильной фабрики 19 июня 1918 г., в котором читаем: «Подавляющим большинством избран тов[арищ], сочувствующий партии большевиков. Общим собранием единогласно принят наказ Петроградской коммунистической партии большевиков»[877]. Подобного рода документов появлялось в те дни немало – именно так, без споров и прений, не глядя, словно впопыхах, и создавалась большевистская фракция в городском Совете.

И неслучайно мы видим во второй половине лета 1918 г. лавинообразный рост проявлений политического фундаментализма – настроений, охвативших не только партийных и советских чиновников, но и значительные слои низов. Основные элементы его достаточно выкристаллизовались за несколько месяцев после переворота, быстро теряя чуждое им послефевральское обличье. Это четкий дуализм мира, деление его на своих и чужих, идеализация первых и однозначное (идеологическое либо политическое) отторжение вторых. Это прочное убеждение в существовании одной и единственно верной политической программы, при том, что прочие отвергались безоговорочно, без какого-либо обсуждения. Это ориентация даже не на программы, а на определенный круг лиц. Это полный разрыв с прежними юридическими ритуалами или, вернее, с нормами традиционного правового мышления, поскольку насилие незамедлительно облекалось в юридические формы. Это тотальное неприятие политических противников, доходящее до оправдания их убийств.