Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония - [15]
Петр Ильич, сидящий с опущенной головой между двумя музыкальными божествами: несовершенным и вульгарным из гипса — с одной стороны, и совершенным и возвышенным из плоти и крови — с другой, — сказал, не отрывая взгляда от пола:
— Мы все в ней нуждаемся? Может быть. Да, возможно, я был не совсем откровенен. Мы все в ней нуждаемся — но зачем? Зачем она нам? Взамен на что, Зилоти?
— Взамен на то, что мы приносим ей в жертву, — ответил ученик, и на холодном лице его застыла блистательная ледяная улыбка.
Наверху, в номере, Петр Ильич попросил разрешения прилечь.
— Я чувствую себя совершенно разбитым, — жаловался он. — Я всю ночь почти не спал.
Он принял соды и валерьянки. Зилоти он предложил кресло, придвинув его к кушетке, на которую прилег сам.
Юный пианист пробыл у Чайковского до вечера. Их беседа прерывалась долгими паузами. Один раз Петр Ильич пролежал четверть часа с закрытыми глазами. Было неясно, спит он или нет, и Зилоти старался не шуметь. Потом они возобновили свою беседу все в том же тихом и дружелюбном тоне, о чем бы ни шла речь — о сплетнях музыкального мира или о трогательных воспоминаниях о Николае Рубинштейне или о каком-нибудь другом общем знакомом. Вновь и вновь Петр Ильич расспрашивал Александра Зилоти о его планах. Ему нравился сдержанный и в то же время вибрирующий от честолюбия голос юноши, повествующего о гастрольных поездках и концертных программах, которые сделают его знаменитым.
Когда в номере стало совсем темно (они забыли зажечь лампу), Зилоти объяснил, что ему пора уходить, чтобы успеть переодеться к вечеринке у Бродского.
— Зайдите за мной через час, — попросил Петр Ильич. — Мы вместе пойдем к Бродским. Мне жутко появляться в обществе одному, особенно сегодня вечером. Мне страшно, потому что мне предстоит встреча с великим Брамсом. До него наверняка уже дошли слухи, что я недостаточно уважительно о нем отзываюсь.
Спустя час они вместе шагали по заснеженным улицам. Было еще холоднее, чем в предыдущий вечер. Несмотря на это, Петр Ильич настоял на том, чтобы всю дорогу идти пешком.
— Нужно немного размяться! — воскликнул он. — А то можно совсем задеревенеть, я и без того стар и вял.
Когда они приближались к квартире Бродского, он сказал:
— Хотя мне и страшно — и вы увидите, это будет мучительный вечер! — но я рад, что смогу побыть в гостях у Бродского. Там так тепло. Может быть, даже подадут пунш, — заметил он оживленно, причмокивая мягкими губами, как будто в предвкушении этого горячего ароматного напитка.
— Даже наверняка подадут пунш, — объявил Зилоти и мимоходом шаловливо пнул правой ногой мягкий, свежевыпавший снег. — Сегодня ведь новогодний вечер.
Петр Ильич остановился прямо посреди заснеженной улицы.
— Ах, сегодня канун Нового года, — вдруг произнес он очень тихо. — Я все забываю, что здесь другой календарь… Да-да, совершенно верно, сегодня Новый год. Новый год. Как ужасно, Александр! Новый год!
Безутешный взгляд широко раскрытых глаз его был обращен к ночному звездному небу. Этот как будто от ужаса ослепший взгляд, оторвавшись от сверкающей ледяной пустоты зимнего неба, пал на юного спутника.
— Новый год… — еще раз пробормотал Чайковский и медленно протянул руку в сторону Зилоти, словно в поиске опоры. Потом он снова опустил руку, причем так же медленно, как и поднял, даже не коснувшись плеча сопровождающего его юноши.
— Новый год, — сказал Зилоти своим дружелюбным спокойным голосом. — Что в этом ужасного? Это означает только одно: новые возможности для осуществления планов.
— Да-да, — Петр Ильич качал головой. Он остановился, слегка сгорбившись, и вдруг стал походить на глубокого старца. — Меня это каждый раз ужасает. Я не знаю почему… Меня это ужасает каждый раз…
В квартире Бродских их приветствовали обе дамы, жена и свояченица.
— Добро пожаловать! — воскликнула пышная госпожа Бродская, одетая в фантастически вычурное вечернее платье из пурпурного бархата с невероятно глубоким вырезом. Свояченица нарядилась в не менее вычурное платье из зеленой тафты.
— Добро пожаловать, дорогой Петр Ильич, и с наступающим Новым годом!
Последовали рукопожатия. Обе дамы не выпускали изо рта длинных сигарет. Петру Ильичу пришлось обнять госпожу Бродскую. Ее грудь колыхалась, она сильно благоухала восточными духами с мускусом.
К ним присоединился профессор Бродский. Он был одет в праздничный черный сюртук, щеки его горели, он был заметно взволнован.
— Господин Брамс будет с минуты на минуту, — объявил он. — Проходите, дорогие мои, вас там уже все ждут.
В гостиной стоял гул голосов. В мерцающем свете, как и в прошлый раз исходившем от елочных свечей, Петр Ильич с трудом различал лица. Его приветствовали многочисленными рукопожатиями. Пожилой господин, приветствовавший его с особой сердечностью, оказался Карлом Райнеке, почтенным руководителем оркестра Лейпцигского концертного зала.
— Мы все так рады, что вы здесь! — сказал капельмейстер Райнеке.
Петр Ильич благодарно поклонился. К ним присоединился еще один господин не менее солидного вида, с умными и добродушными глазами. Это был Йоахим, великий скрипач, старый друг с минуты на минуту ожидаемого композитора.
В основе сюжета лежит история духовной деградации друга молодости Клауса Манна – знаменитого актёра Густафа Грюндгенса. Неуёмное честолюбие подвигло его на сотрудничество с властью, сделавшей его директором Государственного театра в Берлине.Актёр из Гамбурга Хендрик Хофген честолюбив, талантлив, полон свежих идей. Но его имя даже не могут правильно прочитать на афишах. Он даёт себе клятву, во что бы то ни стало добиться славы, денег и признания. За вожделенный успех он продаёт свою душу, но не Дьяволу, а нацистам.
Клаус Манн (1906–1949) — старший сын Томаса Манна, известный немецкий писатель, автор семи романов, нескольких томов новелл, эссе, статей и путевых очерков. «На повороте» — венец его творчества, художественная мозаика, органично соединяющая в себе воспоминания, дневники и письма. Это не только автобиография, отчет о своей жизни, это история семьи Томаса Манна, целая портретная галерея выдающихся европейских и американских писателей, артистов, художников, политических деятелей.Трагические обстоятельства личной жизни, травля со стороны реакционных кругов ФРГ и США привели писателя-антифашиста к роковому финалу — он покончил с собой.Книга рассчитана на массового читателя.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия — широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…
Он был рабом. Гладиатором.Одним из тех, чьи тела рвут когти, кромсают зубы, пронзают рога обезумевших зверей.Одним из тех, чьи жизни зависят от прихоти разгоряченной кровью толпы.Как зверь, загнанный в угол, он рванулся к свободе. Несмотря ни на что.Он принес в жертву все: любовь, сострадание, друзей, саму жизнь.И тысячи пошли за ним. И среди них были не только воины. Среди них были прекрасные женщины.Разделившие его судьбу. Его дикую страсть, его безумный порыв.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.