Пётр и Павел. 1957 год - [11]

– Алёшка! Самовар поспел! – радостно возвестил Иван, фырча и постанывая под струёй ледяной воды, льющейся на его поджарое мускулистое тело из самодельного душа, что соорудил Алексей у себя во дворе.

Странный, странствующий, странник… И почему таких людей "бродягами" обзывают?.. Что странного в том, что человеку не сидится на одном месте, а бродит он по земле от одного дома к другому? Может, у него забота какая или так ему свыше предначертано – отыскивать тех, кто в его помощи нуждается, и подавать её сирым и одиноким?..

Алексей вышел на крыльцо. Самовар разошёлся вовсю: самодовольно раздуваясь от пара, он сопел, пыхтел, клокотал!..

– Завтракать пора!

– Знаменито! – Иван уже вытирался широким льняным полотенцем и крякал от удовольствия.

Как будто нарочно, с появлением в его доме нежданного гостя погода исправилась: на смену затяжным, унылым дождям пришли ясные, солнечные дни, и, хотя по утрам легкий морозец схватывал корочкой льда лужи во дворе, а трава покрывалась седыми каплями замерзшей росы, солнце согревало промокшую землю, и кое-где даже свежая зелень пробивалась сквозь пожухлую жёлтую траву. И с души Алексея спадала унылая зябкая тоска.

Что ей надо, одинокой больной душе?.. Чтобы выслушали… Чтобы поняли… А остальное?.. Как-нибудь приложится…

Иван в глазах Алексея обладал редким качеством – умел слушать. Не часто такого встретишь: люди в большинстве своем поговорить любят. А Иван, подперев подбородок кулаком, надолго замолкал, как бы предлагая собеседнику: "Ты говори, говори, не тушуйся, я слушаю. Всё выкладывай, до самого донышка".

И Алексей всё ему рассказал. И о том, как был счастлив, и какое непереносимое горе испытать довелось, и как смерти искал, но не нашёл, и о том, как от новой любви отрёкся, а сердце навек оледенеть заставил. И, хотя порой подкатывал к горлу комок невыплаканных слёз, держался, не позволял себе распускаться. Кто он – мужик или кисейная барышня?..

– А ты поплачь, поплачь, – то ли уговаривал, то ли утешал его Иван. – Это какой-то полудурок придумал, будто мужику плакать не след. Ему, мню, пуще баб это нужно. Наш век, может, потому и короче ихнего, что боимся мы душу свою слезами омыть. "Блаженны плачущие, ибо они утешатся…" Помнишь, как Серафимушка любил повторять: "Слезами душа умывается". Плачь, Алёшка, не таись… И я с тобой…

И два взрослых мужика беззвучно плакали, не стесняясь, не таясь. Но без слёз. Из последних сил держались.

И душа Алексея, истерзанная безконечным лихим одиночеством, жутким холодом ночных кошмаров, бедная душа его потихоньку стала оттаивать, грелась под ласковым взглядом серых страдальческих глаз. Нет, не только немецкий осколок сидел у него в груди все эти годы, но тяжкий камень невысказанной, неразделённой боли теснил его израненное сердце. Иван помог ему снять с души этот камень. Чем отблагодарить его за это?..

Алексей никогда и никому не рассказывал то, что поведал Ивану.

Почему?.. Во-первых, стеснялся взваливать на чужие плечи свои "негоразды" – как любил говорить отец Серафим. А во-вторых, некому было. Не станешь же ни с того ни с сего выкладывать первому встречному своё самое сокровенное, наболевшее.

Иван – другое дело.

Он не встречный, а посланный. Это Алексей понял сразу. Видно, батюшка Серафим постарался и молитвами своими направил стопы Ивана в Дальние Ключи.

Уже после первого чаепития в день их знакомства, он спал сладко, без мучительных снов. А утром впервые ощутил в груди не тупую боль, а покой и тихую радость.

Алексей Иванович Богомолов, сын приходского священника, не пошёл по стопам своего отца. После окончания гимназии уехал в Москву, поступил в университет на классическое отделение филологического факультета, который блестяще закончил в 14-м году. Его дипломная работа была опубликована в научном журнале. Седовласые профессора с нежностью раскрывали ему свои академические объятья: "Вас ожидает прекрасная карьера, молодой человек!" – и многозначительно кивали головами. Но началась Первая мировая война. Все Богомоловы, во все времена верноподданно служили царю и отечеству, и Алексей, повинуясь гражданскому долгу, оставил филологию до лучших времён и добровольцем пошёл на фронт. Правда, повоевать ему на этот раз не довелось. Эшелон, в котором он направлялся на передовую, каким-то неведомым образом заблудился. Как всегда, виноват в этом оказался стрелочник: неправильно перевёл стрелку, и состав российских патриотов на всех порах влетел в расположение немецких войск. Без единого выстрела весь эшелон был взят в плен, и 4 года Алексей провёл в концентрационном лагере в Восточной Пруссии. В Москву Богомолов вернулся только в 18-м, после того, как большевики подписали Брестский мир.

Ещё в университете Алексей влюбился в Анечку Калинину – очаровательное существо с бездонными ярко-синими глазами и толстой каштановой косой. Прелестная девушка дождалась своего суженого, и в июне 18-го они обвенчались. Через год у них родилась Настенька, и, казалось, не было на всём белом свете более счастливой семьи. С научной карьерой пришлось распрощаться навсегда: проблемы Септуагинты почему-то совершенно не интересовали большевиков, и Богомолов хватался за любую работу, только бы девочки его не знали нужды ни в чём. Приходилось и вагоны разгружать, и улицы мести, и чужие чемоданы на вокзале таскать, и дрова для котельной пилить. В самые трудные времена Алексей не унывал, переживал все напасти с лёгким сердцем, потому что был по-настоящему счастлив. Анечка помогала ему, как могла. А когда жизнь понемногу наладилась, оба стали преподавать в школе. Он – литературу, она – географию. Так и жили: небогато, но дружно и весело.