Петля - [22]

Вспомнила, как восхищалась им, разглядывая в новостной ленте, и аж передернуло от злости на саму себя. Не зря отец тогда разозлился — они явно не обменивались любезностями и были врагами. А я, как идиотка, представляла, какой он вблизи и какой на самом деле у него голос.

Когда увидела там, в подвале, сначала подумала, что у меня галлюцинация. Из-за шока, из-за паники. Когда немного совладала с лихорадкой и в висках перестал эхом отдаваться звук выстрела, я наконец-то поняла, что мне не кажется. Надежда, которая появилась вместе с бешеным восторгом увидеть здесь того, о ком так недавно много думала, сменилась каким-то ужасающим оцепенением от понимания — он и есть мой похититель. Их хозяин. Вот этих уродов, которые схватили по его приказу и пытались меня изнасиловать. Пренебрежительно швырнул мне свой пиджак и прошелся по помещению, сложив руки за спиной.

Его красивое, словно высеченное из мрамора лицо с пронзительными черными глазами, полными высокомерного презрения, слегка расплывалось из-за слез и жжения в глазах от яркого света. Он возвышался надо мной, как гора, и теперь, когда я все поняла, внушал мне панический ужас. Не знаю, почему, но в отличие от тех, кто всего несколько минут назад рвал на мне одежду и грубо держал за руки, от него исходила вязкая аура мощной силы, он подавлял как меня, так и своих плебеев. Они его боялись, от них воняло страхом, когда они выносили своего окровавленного и стонущего, как девка, дружка. И я знала, почему он его подстрелил — не потому что тот хотел меня отыметь, а потому что Воронов (или как они его там называли — Граф) приказал не трогать меня, а его ослушались. Вот почему. Возможно, это временная отсрочка. Я уже давно в своей жизни не верила в человеческое благородство. С того самого момента, когда поняла, чем занимается мой отец и на что способны люди, которые его окружают.

Но я не хотела, чтобы этот Воронов понял, насколько страшно мне самой. "Никогда не давай противнику почувствовать твои слабые места".

Мужчина словно занял все пространство в подвале, теперь помещение казалось просто жалкой каморкой и… этот взгляд. Я никогда не испытывала такой тяжести от мужского взгляда. Чувствовала себя ничтожно маленькой рядом с ним. Пылинкой. Я могла ненавидеть его как угодно, но, несомненно, в нем чувствовалось величие, которое порабощало. Он умел показать свое превосходство даже взглядом.

Я ни секунды не сомневалась, что он оставит меня гнить в этом подвале. Это не было блефом, я по глазам прочла, что не будет никакой пощады. Это враг. Самый настоящий, опасный, умный и хладнокровный враг.

А потом в комнате сжимала пальцами стекло и смотрела в его глаза, ощущая, как от ярости клокочет все внутри и хочется воткнуть этот осколок ему в сердце. За это высокомерие, за это отношение ко мне, как к умственно отсталой идиотке или дряни. К мерзкому насекомому, которое посмело жужжать и мешать его превосходительству. Он смотрел именно так — безэмоционально, с тонной презрительного омерзения и брезгливости. Мне кажется, он мог бы столкнуть меня с окна, пойти вымыть руки с мылом и вернуться в свой кабинет, на его лице не дрогнул бы ни один мускул. Он бы спокойно распорядился отодрать меня от асфальта и закопать где-нибудь в темном лесочке.

Но я, наверное, слишком ему нужна, и он придумал иное унижение. Связать меня как конченую психопатку и запереть в комнате. Думал, я буду спокойно это терпеть? Кушать то, что мне таскала эта старая идиотка с пучком седых волос на затылке? Лежать тихо-мирно, связанная по рукам и ногам, и мочиться под себя?

Я орала там как резаная, пока мне не заклеили рот. Я плевалась едой и укусила одного из его ублюдочных псов за руку, когда он пытался меня накормить, а я отказывалась пить. Не дождетесь. Дочь Ахмеда не станет ходить под себя и есть, связанная как бешеное животное, тоже не станет. Лучше сдохнуть. Поэтому если я ему нужна, пусть освобождает меня, иначе я тут помру от голода и жажды.

Охранники с опаской подходили ко мне. Они не решались даже прикоснуться, потому что я взглядом давала понять — только троньте, и я подниму такой ор, что у вас барабанные перепонки лопнут. Они уходили ни с чем, и именно тогда я поняла одну весьма занятную вещь — им приказано меня не трогать. Не только не убивать, а не прикасаться вообще.

Это было странным щелчком в моем сознании, каким-то переломным моментом, когда панический ужас от происходящего сменило трезвое мышление. Я должна придумать, как мне отсюда выбраться и как дать понять отцу, где я. А для этого нужно для начала встать с этой постели с кожаными ремнями и выйти из комнаты.

Я вспомнила, как любила пугать свою тетку в детстве, ту самую, что растила меня. Когда она серьезно наказала меня и заперла в дальней комнате в полной темноте, я легла на пол и отключилась. Точнее, я каким-то образом заставила всех в это поверить. Лежала на полу, не шевелилась, почти не дышала и не реагировала на зов, пинки и даже легкие пощечины. Когда перепуганная тетка вызвала врача, он даже нашел у меня пониженное давление, аритмию и приступ астмы. Я, конечно, хотела заявить ему, что притворялась, но потом решила, что это сыграет мне на руку, и не раз. Манипулировать теткой стало намного проще, когда она вдруг всматривалась в мое лицо во время очередного спектакля с мнимым приступом. Мне даже выписали ингалятор, и я исправно выбрызгивала его, когда оставалась одна в спальне, в воздух, чтобы на следующий месяц получить новый.