Петля - [29]

Поляков пробирался сквозь толпу стиснувших его людей и чувствовал себя отвратительно. Но в конце концов это была не иная планета, а своя сегодняшняя Москва. Разгульное царство анархии, где ни милиция, ни КГБ, ни прокуратура уже не играли никакой существенной роли, где политические деятели не владели реальной властью, они были попросту бессильны. В годы Брежнева и Андропова, когда еще соблюдалась дисциплина, милиция мигом сгребла бы попрошаек, воришек, деляг и выдворила бы из города. Теперь же мафия и ее «крестные отцы» с потрохами купили плохо оплачиваемых и потерявших веру во все «стражей порядка». Всевозможные банды и группы в русской столице обеспечили себе бесконтрольную деятельность. Это и называлось новой свободной экономикой, свободным рынком. Но Поляков — не один он, конечно, — усматривал в этом ужасную, недостойную цену, которую платила его родина за подобную свободу и демократию. Ему было стыдно за все, что он видел вокруг.

Три десятилетия службы в органах безопасности, казалось, должны были выработать у Олега Ивановича и профессиональную и моральную стойкость против всяческих безобразий, преступлений, закононепослушания. Но в тот вечер он чувствовал себя совершенно разбитым. По мере того, как он двигался в полусумерках по спуску к Большому театру и затем к метро, в его душе и сознании накапливался яд ненависти, он отвергал все то, чем жил раньше. И страна и система, которыми Поляков прежде восхищался, стояли теперь на коленях, валялись в дерьме. Мир вокруг обернулся сплошным издевательством и потерял смысл своего существования.

На станции метро «Площадь Революции» его подхватила толпа, понесла к эскалатору и вниз к платформе. В поезде отставной полковник пребывал в каком-то трансе. А вскоре выяснилось: то, что недавно составляло для Полякова пятиминутную спокойную прогулку от станции «Речной вокзал» до своего дома, теперь превратилось в мучительно долгий путь по обледенелым улицам. Через каждые два-три десятка шагов он отдыхал, переводил дух, прислонившись к стене или к столбу. Многие годы он пользовался всеобщим уважением в округе. Теперь казалось, что все прохожие знают, что с ним произошло. Никто не обращал на него внимания, будто он был одним из многих алкашей, перегрузившихся водкой.

Приступ негодования снова охватил Полякова, когда он подошел к своей квартире. В ручку входной двери был просунут пакет со штампом КГБ. Кажется, последствия изгнания из московского Центра еще далеко не завершились. Поляков вытер пот со лба, повертел в руках и вскрыл конверт. Краткое пятистрочное сообщение говорило о том, что поскольку его работа в органах КГБ завершилась, пользование квартирой для Полякова также прекращается, ему дано четырнадцать дней, чтобы освободить помещение.

«Мерзавцы», — пробормотал он. В Комитете издавна существовал порядок, по которому офицеры и агенты любого уровня обеспечивались гарантированным жилищем, пенсией и рядом житейских привилегий. После отставки или ухода по болезни они также прикреплялись к специальным продовольственным магазинам, обеспечивались особой медицинской помощью, сохраняли другие преимущества. Поляков знал, что после провала августовского путча немало генералов и полковников спокойненько отправились в отставку добровольно, заранее, чтобы не попасть под принудительное увольнение, лишавшее многих благ, как лишался их Поляков, изгнанный с формулировкой о полном служебном несоответствии.

Он уже не мог сдерживать эмоции. Впервые за долгую профессиональную жизнь опозоренный полковник испытывал сомнение в самом себе. Перед ним с бешеной скоростью замелькали картины прошлого. Вот старинный друг, Борис Андреевич, умирающий на операционном столе в госпитале Шинданской военной базы к северу от Кабула после воздушного сражения над перевалом Саланг, ведущим через горы Гиндукуша.[10] Затем истерзанное тело коллеги по спецназу Юрия Григорьевича, лежащего лицом в грязи под огнем поддерживаемых американцами частей контрас в Никарагуа. Затем он увидел самого себя, тащившего раненого Марченко по пересохшему руслу реки, чтобы скрыться от пуль моджахедов во время опаснейшей операции спецназа в провинции Логар неподалеку от афгано-пакистанской границы…

В квартире Полякова стоял холод, как в морозилке. Иней лежал на окнах. Значит, опять испортилось отопление. Или же московский Центр поспешил отключить, чтобы выморозить, как таракана? Олег Иванович протиснулся в кухоньку, зажег сразу обе конфорки, чтобы хоть немного прогреть квартиру. Он дрожал: холод, да и нервы, конечно.

Не спасали и тяжелое пальто, и шапка с опущенными ушами. Когда он доставал перчатки, из кармана выпала наградная планка; видимо, снял с мундира и положил сюда охранник, когда полковник переоблачался на Лубянке. Спасибо, хорошо, что хоть один выразил сочувствие, заботу, уважение.

Казалось, что какая-то раковая опухоль расползается по телу. Олег Иванович потерял обычную способность контролировать себя. За какие-то четыре часа он превратился из обласканного наградами и благодарностями ветерана КГБ, уважаемого человека в полное ничтожество, лишенное даже средств к существованию. И не потому, что совершил нечто явно преступное, порочное. Крах карьеры произошел при обстоятельствах, исключающих хоть какую-то логику в поведении вышестоящих деятелей КГБ.