Петкана - [14]
И после, когда я уже немало знал о ней, она все равно продолжала казаться мне необыкновенным созданием. Ибо столь чудесна была ее исключительность между нами.
Я сразу же потерял от нее голову! С первой же нашей встречи, которая, если и была таковой, то только для меня. Ведь она, будучи погружена в молитву, меня даже не заметила.
Прежде я никогда не терялся, если нужно было завоевать девушку. Все равно какую! Дерзкие девчонки только забавляли меня. О, я умел укрощать строптивых! Властный взгляд, горящий желанием. Как бы случайное пожатие нежной ручки. Неожиданный долгий поцелуй в губы. И вот уже девчушка сама падает мне на грудь, как сорванный цветок.
Но с ней я не смел даже заговорить!
Случалось мне ухаживать и за замужними женщинами. Тоскующие по своим мужьям, растрачивавшим силу и молодость в ратных походах и случайных объятиях, которые были еще одной стороной всякой войны, они с благодарностью принимали мои услуги искусного и неутомимого любовника, умеющего держать язык за зубами.
Бывало, что я приводил под окна к своей избраннице певцов и музыкантов, чтобы выманить ее в тенистый сад сладкими трелями и нежными вздохами. Но какие песни способны прельстить живущую при храме? Которая целыми днями и даже ночами, как утверждала молва, молилась и орошала слезами радости и умиления святые иконы, а не грудь своего возлюбленного. Которую утро заставало не в постели, а на исполнении молитвенного правила.
Сколько дней провел я, слоняясь по Ираклийскому предместью, где, как мне удалось выяснить, она поселилась! Сколько ночей потом стоял я, подобно бездомному псу, под окном ее скромной комнатки, напоминавшей келью! Но так и не решился хотя бы одним робким движением обнаружить свое присутствие.
Я потерял покой и сон. Жизнь стала мне не мила.
Сколь глупым и ничтожным казалось мне теперь все прежнее бахвальство и кичливость. Сколь жалко звучали отныне прежние надменные речи. Какими безобразными и уродливыми выглядели сейчас в моих глазах женщины, которых я еще совсем недавно считал настоящими красавицами.
Все, что прежде возбуждало меня, стало скучным и пресным. Все, что прежде радовало, теперь вызывало лишь равнодушие. То, что раньше составляло суть и смысл моей жизни, казалось ныне пустым и бессмысленным.
Как проклятый, скитался я по городу. Искал ее. Подкупал уличных мальчишек, заставляя их шпионить за ней и доносить, где она сейчас и что делает. И, получив очередное известие, немедленно отправлялся в названное место, чтобы хоть издали увидеть ее.
Однажды я осмелел настолько, что решился подойти к ней после богослужения.
Долгим было мое ожидание. Вот уже разошлись все люди. Вот уже и священники покинули опустевший храм. В церкви оставались только мы двое. Но она по-прежнему продолжала молиться. Со стороны могло показаться, что молюсь и я. Но нет! Да, я стоял, сложив руки на груди и глядя на распятие перед собой, однако думал все время только о ней. Как подойти к ней? Как сказать? Чтобы не испугать и не оскорбить ее. Как привлечь ее к себе? Как подарить ей прекрасную розу, которую я в то утро самолично выбрал для нее, словно обручальное кольцо, и которая, наверно, уже совсем увяла под плащом от жара моего тела.
Наконец и она закончила молиться и направилась к выходу из храма. Я пошел следом и, опередив ее на шаг, обернулся к ней лицом и с легким поклоном протянул ей мою розу. В тот миг я чувствовал, как мурашки ползут у меня по всему телу. Я боялся вздохнуть — сердце же готово было выпрыгнуть из груди!
Да, я дрожал! Дрожал впервые в жизни. Я, перед которым женщины падали ниц, как она пред Господом! Я, из-за которого вцепились друг другу в волосы сестры императора Романа, а потом еще долго строили взаимные козни (каждая из них готова была отравить соперницу), пока сноха Феофано не упрятала их в монастырь! Я, виновник тайных вздохов самой царицы Феофано! И вот я — дрожал, а она — была совершенно спокойна. Приняла мой дар без малейшего кокетства. Необычайно просто и естественно. Поблагодарив меня лишь легкой улыбкой. И пока я стремился подобрать хоть какие-то слова из прежнего запаса своих смелых и остроумных речей, оглянулась назад, как будто искала что-то, а затем, сделав несколько шагов, сотворила крестное знамение перед иконой и положила розу на нее. После чего вышла из храма, не удостоив меня даже взглядом.
«Бог — опасный соперник!» — сказала мне как-то моя мать.
Мать моя была благородная и знатная госпожа. Все еще необыкновенно красивая. Я ее обожал беспредельно. И она меня тоже. «Не будь я женщиной, я была бы как ты!» — не раз говорила она. Всегда соглашалась со всем, что я делал. Всегда и во всем понимала и поддерживала меня.
И вот я в первый раз услышал от нее то, что шло вразрез с моими желаниями.
«Я очень беспокоюсь за тебя, — промолвила она, словно прочитав мои мысли, — боюсь, как бы ты не повторил мою судьбу». И замолчала. Лишь взгляд ее, полный печальной ласки, задержался невольно на роскошном молитвеннике, украшенном слоновой костью.
Я понял, что она хотела сказать этим взглядом. Я уже начал догадываться о тайне ее юности. И почему она не пропускает ни одного богослужения с участием Патриарха Полиевкта. Но даже это позднее признание моей любимой матери не могло отвратить меня от моей страсти. Ибо человек готов слушать лишь то, чего желает его душа.
