Петька из вдовьего дома - [20]

— Суриком? Красной краской? — задыхаясь от смеха, переспрашивает Петька.

— Знамо, красной! А то какой же сурик бывает! А ты говоришь, выпорет. Он и матери не дает меня пороть. Что ни чудней сделаешь, то сильней хохочет. Скажет только: «Не балуй, дурак, а то мне за тебя отвечать придется», а потом еще пуще хохочет.

— Тебе везет! — говорит Петька со вздохом. — А меня чуть что и пороть…

Приятели расходятся в разные стороны. По дороге к дому Петька думает о «веселых отцах»: «Вон сосед, Андрей Васильевич, тоже веселый и тоже детей не порет. И отчего это отцы порют редко, а матери — то и дело? Дуры они, бабы! Злющие. Наша Ольга тоже такая! Мне уроки учить, а она — пол мети. Ясное дело, дура! А дразниться ловка! — с восхищением вспоминает Петька. — Такая злость берет, инда искусал бы зубами! Кабы я так умел! Про баб и в писании сказано: волос долог, а ум короток. А вот у Зои Владимировны тоже косы, а умная. Из всех только она и есть умная», — заканчивает нить своих размышлений Петька, когда замечает, что свеча давно потухла и, значит, он опять не сумел донести ее горящей до дому.

Петьке надо идти на исповедь, и он таинственно говорит сестре Оле:

— Батюшка велел приходить к четырем часам.

— Ага! Попался! — сияет Оля. — Достанется тебе от батюшки! Я говорила, слушайся!..

— Чай, ты мне не мать!

— Зато сестра твоя! А ты злющий, как волчонок, ничего делать не хочешь…

— Что ты врешь! — не стерпел Петька. — А кто в лавку ходит, кто самовар ставит? Да я и дрова колол, и снег зимой чистил. Разве я не помогаю маме?

— Ладно-ладно! Вот батюшка наложит на тебя епитимью[44].

— Каку таку петимью? Что ты врешь! Петрахиль, а не петимью!

— Вот узнаешь! Епитрахиль — это фартук, им батюшка покрывает голову, когда говорит «прощаю и разрешаю», а епитимью накладывают на великих грешников…

— Да разве я великий грешник? Дура ты такая! Я ведь еще маленький. Много ли у меня грехов-то?

— Вот-вот! И дурой меня ругаешь, и не слушаешься. Разве это не грех? Ведь я старшая сестра!

— Старшая — Лиза, и я ее слушаюсь, а ты просто девчонка — козья печенка! — говорит Петька презрительно.

— Да ведь и я старшая! На четыре года старше тебя!

— Ты сама дразнишься! И за волосы меня дергаешь, — уже не на шутку сердится Петька.

— Про мои грехи батюшка тебя спрашивать не будет, а про свои должен все рассказать. А если соврешь на исповеди, то придется тебе в аду лизать горячую сковороду! За грехи же великие батюшка наложит на тебя епитимью, — заканчивает Оля сурово.

— А что такое петимья? — переспрашивает Петька неуверенным тоном.

Мальчишку сразу охватывает страх: он вспоминает крещенский сочельник, свои озорные мысли об освящении нужника святым крестом и о том, как во время давки в церкви он обругал самого Саваофа.

— Кто его знает? Простит али не простит? — с тоскою говорит Петька, глядя на сестру.

Оля делает вид, что не слышит вопроса. Она наслаждается страхом Петьки.

Петька не выдерживает и кричит:

— Что же ты молчишь, дура! Али не тебя спрашивают?

— Ага! Еще два новых греха: злишься и ругаешься! — торжествует Оля. — Теперь уж обязательно будет тебе епитимья!

— Да ты говори, что за петимья?

— И скажу! Сама видела! Как только батюшка узнает, что ты великий грешник, сядет на большое деревянное кресло и велит принести сторожу большущий голик с тонюсенькой, как волосок, ниточкой. Вот за эту ниточку ты и повезешь батюшку вокруг всей церкви, а если…

— Ну вот как же ты не дура! — перебивает ее Петька. — Разве можно большущего попа везти за ниточку? Чай, она оборвется! Для него нужна толстая-претолстая веревка.

— Сам ты дурак и разиня! Ты слушай, когда тебе говорят, а не перебивай! Ведь бог все может сделать, — он всемогущий!

— А раз он всемогущий, так пусть сам и возит своих попов за нитку! — злится Петька.

— Вот-вот! Нагрешил да еще распоряжаться будешь! Так тебя и послушали!

— Дак нитка-то оборвется! — с отчаянием кричит Петька. — Разве ты не понимаешь?

— Если бог простит, то не оборвется, хоть двух попов вези. А если оборвется — значит, бог не простил, и тогда батюшка будет пороть тебя голиком по голой заднице. А потом нитку свяжут и опять повезешь, и опять пороть будут, и так до тех пор, пока бог не простит. Как только простит, сделается нитка крепкой, как канат, и тогда ее даже лошадь не перервет. Вот тогда ты и обвезешь батюшку вокруг церкви, а он снимет с тебя епитимью, накроет епитрахилью голову и скажет: «Прощаю и разрешаю».

— А какая она, эта петимья? Как петрахиль? В виде фартука?

— Епитимья — это слово, а не вещь, — важно поучает брата Оля. — Значит «испытание, порка».

— А ты не врешь? — заглядывая в глаза сестры, переспрашивает Петька.

— Зачем мне врать! Я сама видела, как маленький мальчик, еще меньше тебя, обвез попа вокруг церкви, а нитка осталась целой.

— А за что поп наложил на него петимью?

— А он тоже обругал сестренку, но потом…

Петька уже не слушает:

— Вот видишь! — торжествующе кричит он. — Значит, сестер ругать не грех! Ведь ты сама же говоришь, что нитка не оборвалась?..

— Да ты не дослушал, — торопится перебить его Ольга. — Он обругал нечаянно, а потом просил у сестры прощения и кланялся ей в ноги, когда пошел на исповедь.