Петербургский сыск, 1874 год, апрель - [15]

Надворный советник расплатился с извозчиком и сошёл на выложенную булыжником мостовую на площади слева от вокзала. Люди, словно муравьи в ульи, сновали, кто куда – кто спешил на поезд, кто только приехал и теперь направлялся в город.

– Прощения—с просим, господин надворный советник, – развёл руками почтовый чиновник, выделяя это «надворный советник», и на лице появилась лисья улыбка, – без позволения господина Вербицкого никак невозможно вам помочь.

– Где я могу найти господина Вербицкого? – Иван Иванович теперь в подражание чиновнику выделил фамилию начальника почтового отделения.

– Так пройдёте по коридору и в самом конце дверь коричневую увидите, вот за нею и восседает наш Никифор Трофимыч, – и лисья улыбка стала ещё гаже и лицо, словно бы вытянулось, заострилось.

Соловьёв прошёл по длинному коридору, освещённому весенним утренним светом сквозь чистые стекла без единого пятнышка. Постучал и, не дождавшись ответа, отворил дверь с ступил в кабинет.

Никифор Трофимыч, сидевший за столом, поднял голову и с удивлением посмотрел на раннего посетителя, видимо, визитами начальника почтового отделения не баловали.

Иван Иванович ожидал увидеть человека в летах, обременённого долголетней службой и уставшего от неё. Из—за стола поднялся довольно молодой мужчина в отутюженном мундире зелёного цвета с начищенными пуговицами.

– Доброе утро! – Молодой человек одёрнул полы мундира, – чем могу быть полезен?

– Надворный советник Соловьёв. – представился Иван Иванович, – чиновник по поручениям при отделении сыскной полиции.

– Любопытно, – произнёс с ещё большим удивлением Вербицкий, – я никого не вызывал и никаких происшествий, способных заинтересовать ваше ведомство у нас не случилось.

– Я по делу службы.

– Если так, то вас слушаю. Присаживайтесь, – Никифор Трофимович указал на стул, стоящий перед столом.

– Благодарю, господин Вербицкий.

– Можно просто Никифор Трофимович, – начальник почтового отделения покраснел, – я только испольняющий должность и не привык к официальному обращению.

– Хорошо, – улыбнулся Соловьёв, – не буду вас задерживать. Вот, – он достал из бумажника квитанцию и положил перед Вербицким, – помогите мне выяснить, кем и когда была отправлена телеграмма.

– Только—то, – с облегчением вздохнул начальник, – это я мигом, – он вскочил из—за стола и быстрым шагом пересёк кабинет. Обернулся у самой двери и смущённо произнёс, – простите, ради Бога, я ещё не привык к новому положению, – и скрылся за дверью.

Ждать пришлось около пяти минут, в течении которых Иван Иванович с интересом рассматривал кабинет, где кроме стола, покрытого зеленным сукном в цвет мундиров почтового ведомства, трёх стульев, большого шкапа, сквозь стекла которого проглядывались корешки Свода Законов с золотым теснением и двух небольших картин – на одной изображена несущаяся тройка, видимо, символизирующая быстроту доставки почтовых отправлений, на второй – заснеженный лес. Обязательного в чиновничьих кабинетах портрета Государя Иван Иванович не обнаружил.

– Вот, – дверь распахнулась и в кабинет влетел хозяин, – вот, – повторил Вербицкий ещё раз и положил перед Соловьёв квитанцию и поверх неё листок бумаги, – затараторил, – здесь я написал, кто отправил, когда, то есть какого числа и во сколько, кому. Да, принимающий телеграмму Иванов сказал, что гимназист был не один и запомнил потому, что они шумели, громко переговаривались и притихли после того, как им сделал замечание какой—то господин.

В кабинете воистину воцарилась тишина.

– Иванов не запомнил, сколько было молодых людей и сможет их опознать?

– Господин Соловьёв, я приведу Иванова и он сам вам расскажет.

– Хорошо.

Через минуту дверь распахнулась и на пороге появился маленький щуплый человек неопределённых лет с бегающими глазками и обветренным лицом.

– Иван Иванович Иванов, – представил исполняющий должность начальника почтового отделения.

– Так, голубчик, – Соловьёв осмотрел вошедшего внимательным взглядом с головы до пят, – скажи—ка про тех молодцев, что были с гимназистом.

– С Мякотиным? – уточнил Иванов.

– Так точно.

– Двое их было, а вот как выглядели не помню. У меня память больше фамилии да имена запоминает, а вот лица, прошу прощения, не слишком.

– Ты говорил, шумели они?

– Истинно так, словно из лесу приехали и города не видели.

– Может помнишь, в гимназических тужурках они были или нет?

Иванов на секунду задумался, даже глаза закрыл.

– Нет, в цивильном платье.

– Точно в цивильном?

– Вот вам крест в цивильном, – и Иванов перекрестился.

– Ты бы их распознал, если тебе их показать?

– Никак нет, – Иванов посмотрел в пол, словно провинившийся ребёнок, – фамилии – другое дело, а вот лица… На них памяти нет.

– Ладно, ступай, – Соловьёв поднялся со стула, – постой, – ему пришла нелепая мысль, – ты говорил господину Вербицкому, что какой—то господин сделал гимназисту замечание, не помнишь его?

– Дак он сразу за гимназистом отправлял телеграмму, его фамилия, – Иванов вскинул брови к верху, – Степанов… отправлял телеграмму… сейчас, сейчас… в Гатчину, да, да, в Гатчину, по адресу, – и продиктовал адрес, – а запомнил его оттого, что тепло на улице, а он был в шубе.