Петербургские апокрифы - [52]

Уже на вокзале, в шумной, разноязычной толпе каким-то новым воздухом на Мишу пахнуло. Он растерялся и не сразу вспомнил название гостиницы, где должны были они встретиться с Юлией Михайловной.

Юркий комиссионер напомнил ему, прокричав название гостиницы над самым ухом.

Когда Миша проезжал в маленькой каретке из гостиницы по темным незнакомым улицам, уже совсем сухим от снега, по мосту над рекой, мимо замка, бульваров, наполненных гуляющими, его охватывало весеннее, смутно волнующее возбуждение, и все, и странные в темноте здания, и высокие костелы, все казалось каким-то новым, никогда не виданным, предвещающим так много радостно-неожиданного.

Он вспомнил, что сейчас увидит Юлию Михайловну, и ему опять захотелось быть равнодушным, дерзким и безжалостным.

— Я ей так и скажу, — почти вслух промолвил Миша сам себе. Въехали в ворота гостиницы. Мальчики в малиновых курточках, как проворные обезьянки, быстро схватили два небольших чемодана Мишиных и повели к лифту, где два других — подняли наверх.

Почтенный господин во фраке, с трудом выговаривая русские слова, мешая их с польскими, доложил, что комната пану приготовлена рядом с комнатой пани, которая прибыла еще сегодня утром, слава Иисусу, совсем здоровая.

Гостиница была старинная, с широкими коридорами и четырехугольным внутренним двором, напоминала она какое-то аббатство или крепость.

Мишу провели в небольшую, с одним окном комнату, обставленную старинною тяжелою мебелью; на столе горели свечи под абажуром.

Едва Миша успел умыться, как в дверь постучали. Вошла Юлия Михайловна. Она была в изящном полумужском дорожном сером костюме.

— Здравствуй. Вот ты и приехал. А я думала даром в Варшаву прокатилась, — она засмеялась тихим радостным смешком, но была какая-то новая, сдержанная, будто мало знакомая.

Миша молча поцеловал руку.

— Идем скорей ужинать, — продолжала она очень весело, — я целый день ничего не ела. Одной в ресторан спускаться неудобно. Осматривала город, но ничего интересного не нашла.

— Я хотел сказать, — начал было Миша, помня свое решение ни минуты не оставлять ее в неизвестности относительно своих планов.

— Потом, потом, — как-то заторопилась Юлия Михайловна, будто предчувствуя какие-то неприятные объяснения. Какая-то тень мелькнула на ее лице, но сейчас же опять просто и весело сказала:

— Ну, пойдем, пожалуйста, и там все расскажешь. Мне тоже много нужно тебе сказать и предложить.

Они спустились вниз в ресторан. В небольшом нарядном зале несколько чопорных, в черных сюртуках панов ужинали с высокомерными лицами, было и две-три женщины в строгих туалетах. На возвышеньи играл маленький оркестр.

Гавриилов и Юлия Михайловна заняли место в углу на небольшом диванчике. Юлия Михайловна немножко искусственно весело смеялась, выбирая кушанья и вино. Элегантный лакей подавал ловко и быстро.

— Значит, завтра вечером мы едем в Вену. Сегодня, к сожалению, нет поезда. В Вене, я думаю, мы останемся на день. Кое-что мне нужно купить, да и тебе надо одеться. Там это дешево, а я хочу, чтобы мой мальчик был нарядный, — так заговорила оживленно Агатова.

— Я хотел сказать, — медленно начал Миша, — что нам необходимо разъехаться. Дольше нельзя.

Юлия Михайловна нисколько не удивилась и не взволновалась этим словам.

— Надо было подумать об этом раньше; это, наконец, скучно, то надо, то не надо, — с досадой, но очень сдержанно, произнесла она.

Миша не ожидал такого пренебрежительного спокойствия к своим словам, которые он считал решительными. Он сам казался смущенным.

Юлия Михайловна молча ела. Отодвинув тарелку, она сказала:

— Налей вина, пожалуйста. Да почему же ты ничего не кушаешь? — и, посмотрев на Мишу, она вдруг ласково улыбнулась.

— Бедный мой, бедный, и зачем ты мучаешь себя. Не надо, — и она дотронулась нежно до его руки, и он вздрогнул от этого неожиданного прикосновения.

— Не надо, милый, бедный мой мальчик, так мучить себя, а меня… обо мне не думай. Вот ты думал, что оскорбишь меня, но после Петербурга я будто ничего не чувствую. Последние слова Ксенофонта были: «Ты мертвая» — может, это неправда. Я ни во что больше не верю, ничего не жду, не желаю. А ты не мучайся. Нужно нам будет разъехаться, так и разъедемся, значит, и вправду мы оба умерли, а до Вены нам путь все равно один, оттуда я, может быть, поеду в Швейцарию, я уж об этом думала, так как знала, что ты мне скажешь, чем утешишь. А пока будем простыми попутчиками,^{57} и не нужно ничего решать. Ну, выпьем же, уж не знаю только за что. За веселый путь до Вены, а дальше все равно.

Она сама разлила светлое пенящееся вино и слабо звякнула сдвинутые бокалы.

Оркестр играл что-то из «Гейши».^{58} Паны с изысканной вежливостью наклонялись к строгим своим дамам.

Миша как сквозь сон слышал эти странные, такие неожиданные слова Агатовой.

V

Все занимало Мишу после границы, которую проехали рано утром, — и какие-то старомодные узенькие вагончики с тесными купе, и флегматичные кондуктора с огромными усами, важные и благосклонные.

Когда поезд тронулся, кондуктор, сначала запихавший всех в один вагон, стал предлагать за крону отдельное купе.

Юлия Михайловна, не спавшая всю ночь, захотела воспользоваться этим незаконным удобством. Кондуктор перенес их вещи и, что-то весело проболтав, ушел. Юлия Михайловна спустила шторы и легла на узенький диванчик. Миша вышел в коридор и сел на откидной стул у окна с книгой в руках.