Петербург, 1895 год - [11]

— Я против терроризма, г-н полковник. Участвуя в заговоре народовольцев, восемь лет назад бессмысленно погиб мой старший брат. Я являюсь сторонником иных методов.

Если бы полковник Бздилевич правильно понимал, сторонником каких-таких «иных методов» являлся г-н Ульянов, судьба нашего героя, а заодно и всего государства Российского, вероятно, сложилась бы иначе. Но мнимый полковник, не отличаясь особой проницательностью, подумал, что Ульянов имеет ввиду демократические методы борьбы. Ревниво оберегая собственные интересы, последний российский император, разумеется, ненавидел демократов, но не особенно их боялся.

Полковник опять выпил. Он уже изрядно захмелел и поглядывал на своего собеседника с плохо скрываемой неприязнью.

— Демократия, г-н… м-м…

— Ульянов.

— Да, извините… Так вот, демократия стремится ограничить власть помазанников божьих. Поэтому как раз демократия преступна по своей сути. Хотя вам, как адвокату, конечно свойственно защищать преступников.

Официант принес папиросы. Ульянов раскрыл коробочку и вежливо предложил полковнику угоститься.

— Я не курю, — сказал полковник. — Я лучше еще выпью.

Полковник вылил остававшуюся в графинчике водку себе в рюмку, немедленно выпил и вскоре окончательно запьянел. Из-за соседнего столика за ним внимательно наблюдал красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго.

— Демократы, адвокаты… Всех на хрен! — бормотал заплетающимся языком полковник. — Еще никогда ни один демократ не являлся хорошим строевиком… Как, впрочем, и адвокат!.. Евреи…

Полковник уронил голову на стол и задремал.

Ульянов допил свое пиво, расплатился с официантом и направился к выходу; он спешил в читальню. Сразу после его ухода, к уснувшему полковнику подсел молодой человек в костюме цвета маренго. Профессионально оглядевшись по сторонам, он ловко проверил полковничьи карманы.

Глава 6 2017 год

II. Суббота, 26 августа, полдень

Со стороны 7-ой авеню к Pennstation было трудно протолкнуться. Движение, конечно, было перекрыто, то и дело завывала полицейская сирена. Толпа, украшенная красными полотнищами и разноцветными шарами, выглядела весьма эффектно. Над входом был вывешен транспарант, гласивший:

«НАША ЦЕЛЬ — КОММУНИЗМ!»

Напротив, перед входом в Madison Square Garden, группа узкоглазых манифестантов держала транспарант с надписью:

«ПОБЕДА ДЕЛА ЧУЧХЕ — ГЛАВНОЕ СОБЫТИЕ ЭПОХИ!»

Я с трудом пробился к зданию вокзала. У самого входа высокий черный парень раздавал какие-то листовки. Одет он был в потертые джинсы и грязноватую футболку с надписью:

«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ПРЕЗЕРВАТИВЫ, ЧТОБЫ НЕ ЗАРАЗИТЬСЯ ДЕТСКОЙ БОЛЕЗНЬЮ ЛЕВИЗНЫ В КОММУНИЗМЕ!»

Вся эта обстановка что-то смутно мне напоминала. Что-то очень хорошее, но я не мог вспомнить — что именно.

Никогда еще мне не доводилось видеть такого столпотворения на Pennstation. Здесь смешались люди всех рас и национальностей. Впервые в жизни я видел в Америке толпу, в которой люди не кучковались по расовому или национальному признаку. А может быть это неплохо, подумалось мне. Не написать ли об этом? Нет, шефу нужно совсем другое. Интересно, как он это выразит? Я представил себе шефа: «Это важная мысль, Ларри, но сегодня у нас другая тема на повестке дня. Сегодня надо писать не об этом, хотя думать об этом следует уже сегодня!» Все-таки, как только человек дорастает до политизированной должности (безразлично в какой политике — общегосударственной, заводской или редакционной), он сразу превращается в полнейшего идиота…

Внутри также было много транспарантов, и царила какая-то приподнятая, праздничная атмосфера. Все эти люди были почему-то счастливы. Я снова поймал себя на мысли, что мне все это смутно о чем-то напоминает. В чем же дело? Вроде бы это обездоленные люди, пришедшие на коммунистический митинг, чтобы мобилизоваться для борьбы с эксплуататорами. Но почему у них такой счастливый вид?

Внезапно я понял, в чем тут дело. Эти люди счастливы, потому что они собрались вместе, чтобы говорить правду! Чтобы говорить вещи, которые «не очень позволено» говорить! Чтобы вести себя естественно! А это уже очень и очень много! И дело тут было вовсе не в коммунизме. Вероятно, в иных коммунистических странах точно такие же люди с таким же энтузиазмом собирались на антикоммунистические митинги.

Я вдруг понял, о чем напоминала мне эта обстановка. Я вспомнил рок-фестивали моих юных лет. Там царила точно такая же атмосфера.

В центре зала, прямо перед гигантским информационным монитором, было сооружено некое подобие сцены. По странному совпадению, как только я вспомнил рок-фестивали, на эту импровизированную сцену вышли музыканты популярной группы «Князь треф». Акустика была ужасная, разбирать слова песен было нелегко, но принимали их все равно здорово. Исполнив пару песен, музыканты удалились.

Через пять минут под приветственный гул толпы на той же сцене появился Ричард Рауш. Живьем я его видел впервые. Был он среднего роста, полный, лысый, с широким (именно широким, а не высоким) лбом и приятной открытой улыбкой. Одет он был удивительно просто — кроссовки, старые потертые джинсы и ковбойка. На его левом плече сидел неизменный попугай. Этот большой синий карибский попугай давно уже стал своеобразной визитной карточкой Риччи Рауша. Несомненно он добавлял популярности как своему хозяину, так и всей партии американских коммунистов.