Пьесы - [53]

Т а т а. Один раз его учитель выгнал из класса. За ежа.

Б о н д а р ь. За ежа?

Т а т а. Ну да. Валерик принес в класс ежа и посадил в стол перед уроком геометрии. А математик открыл стол, чтобы положить журнал, и страшно испугался. Пришел директор, стал допытываться. А Сергей сказал, что это он принес. Тогда ребята закричали, что это неправда, и Валерик признался. Математик рассердился, выгнал Сергея из класса. А больше ничего такого…

Б о н д а р ь (вдруг). Татьяна Владимировна!

Т а т а. О, как официально!

Б о н д а р ь. Тата! Может, это сейчас и неподходящий момент. Но слушайте, Тата. Очевидно, в январе меня откомандируют в Военно-морскую академию… Не знаю, как приступить к этому разговору. Неужели вы, зная меня уже более полугода, ни о чем не догадываетесь? Почему каждый раз, когда я бываю в Ленинграде, я звоню вам, жду вас около университета после занятий, прихожу сюда. Почему, как вы думаете?

Т а т а. Как-то не задумывалась.

Б о н д а р ь. Может быть, сейчас?

Т а т а (в упор). Вы любите меня?

Б о н д а р ь (смутился). Да. Давно уже. Полгода. Я, когда думаю о моем будущем, всегда думаю о вас. Мы поедем к моим родителям в Харьков, будем там жить целый месяц, там у них прекрасная квартира на окраине города с садом. Раньше называлась Холодная гора, а как сейчас — не знаю… Холодная гора… А потом на пароходе. А потом в Ленинград. И так вместе, всегда. Я, может, нескладно говорю, но ведь мы взрослые люди. Я старше вас на двенадцать лет…

Т а т а. Ну что же?

Б о н д а р ь. Я не буду скрывать от вас. Я много думал о вас. О себе и о вас. О вас и о себе. Все боялся, не знал, как вам все скажу. Может быть, это покажется вам смешным, но я никогда до этой минуты ни одной женщине не делал предложения. А вам вот делаю. И в такой, наверно, немного нелепой форме. Но вы должны понять меня, ну хотя бы постарайтесь понять. Я не был готов к этому разговору и, наверно, не стал бы и сейчас ничего говорить. Но вы уезжаете, и это подтолкнуло меня, потому что у меня должна быть… Ну, не знаю… Ну, перспектива, что ли, в жизни… (Опустил голову.)

Т а т а. Как это ужасно, когда о любви говорят «перспектива».

Б о н д а р ь. Да-да, наверно, ужасно. Простите… Я волнуюсь и потому произношу первые попавшиеся слова.

Т а т а. Но почему вам не попадаются другие слова? Ты моя дорогая, любимая, желанная, единственная…

Б о н д а р ь. А вы верите таким словам?

Т а т а. Если бы их сказали вы, я бы не поверила. Но все-таки вы должны были, обязаны были их сказать. А вдруг бы я поверила? Именно эти самые. Если, конечно, они у вас есть. Но у вас их нет. У вас есть только «перспектива». Хотя, впрочем, и ее у вас нет, вы только хотите ее иметь. Уходите, Григорий Родионович, оставьте меня одну. Мне очень худо сейчас, наверно, начинается грипп от этого проклятого климата. Я лягу, приму какой-нибудь порошок.

Б о н д а р ь. Извините. Я не знал. У вас нет кальцекса? Тогда я сбегаю домой, у меня есть аптечка. Я вам принесу кальцекс.

Т а т а. Там у вас разложено все в ящичках? И написано: «кальцекс», «пирамидон», «терпингидрат», «касторка». Разложено?

Б о н д а р ь. Да, это вы правильно заметили. Все разложено. По ящичкам и по коробочкам.

Т а т а. Почему вы не обиделись, я вас спрашиваю, не хлопнули дверью, не крикнули: ну и черт с тобой! И не стоите сейчас на лестнице, и сердце у вас не колотится, и не ждете, побегу ли я за вами? Нет, не верьте мне. Вы будете прекрасным мужем. Заботливым, порядочным. Женщина, которая выйдет за вас, будет как за каменной стеной. Не сердитесь на меня, я говорю с вами противно, незаслуженно. И я была бы вам преданной, верной женой, если бы полюбила вас… Если бы… Но я не могу…

Б о н д а р ь (со страхом). Подождите! Не говорите больше ничего. Не отказывайте и не говорите. Подумайте прежде. Подумайте. Останьтесь одна.

Т а т а. Мне не надо думать и не надо оставаться одной. Да и вам не нужно думать обо мне. О себе и обо мне. И дело тут совсем не в двенадцати годах. Я не гожусь для вас, ах, если бы вы знали, как я не гожусь.

Б о н д а р ь. А это уж позвольте мне судить.

Т а т а. Вы уже рассудили. И все неправильно. Вы такой…

Б о н д а р ь. Какой?

Т а т а. Другой. Ровный, сдержанный, разумный…

Б о н д а р ь. Вы уверены, что разумный?

Т а т а. Больше, чем следует.

Б о н д а р ь (тихо). Вы можете отказать мне, это ваше право…

Т а т а. Еще бы!

Б о н д а р ь. Но разве оттого, что вы унизите меня, вы возвысите себя? Разве я от этого стану другим? Я действительно не пойду ради вас на преступление, на растрату или на грабеж.

Т а т а. Хотя бы на опоздание!

Б о н д а р ь (вдруг все понял). Простите. Как вы сказали?

Т а т а. Да-да-да. Это он! Он был у меня, тут, весь вечер, до без десяти двенадцать. Ради меня он опоздал. Нам было так хорошо, как никогда до этого не было и никогда не будет. Он говорил мне эти самые слова, которых у вас нет. Вы хотите знать? Три года мы любим друг друга. И какие три года! Ради него я готова умереть. Готова взять на себя его вину. (Бросается к нему.) Помогите мне, Григорий Родионович, помогите ему! Сделайте все, что только можно!

Б о н д а р ь. Но я не знаю, что тут можно сделать.