Пьесы - [58]
В е р а. Нет, Ваня. Я никогда не забуду эти слова… Я вот все время думаю, как же тогда умели любить. У них любовь была даже сильнее смерти.
И в а н. Тогда… тогда… Любовь всегда была сильнее смерти. Давай слова Шекспира, а ты все свои да свои…
В е р а. Чего же ты сердишься, Ванечка? Ты же сам сказал, что сперва надо вдуматься, потом влюбиться в тебя… (Задумалась.)
И в а н. Правильно. Ну а что такое любовь, ты хоть немного представляешь себе?
В е р а. Немножко представляю. Любовь — это же как слух у человека на музыку. Есть слух так есть, а нет так нет.
И в а н. Ты скажешь.
В е р а (лукаво). Ваня, а у тебя слух есть?
И в а н. У нас весь народ музыкальный. Давай репетировать!
Целуются.
К о м с о р г (подслушав разговор, у входа, Старшине). Ничего себе репетиция! Создали условия. И это во фронтовых условиях, когда…
С т а р ш и н а. Шо такое? (Подходит, прислушивается.)
К о м с о р г. А вот послушай, какого они там Шекспира разыгрывают!
И в а н. Все-таки, Верочка, давай репетировать. Для разбегу начну я. С этого места:
С т а р ш и н а (прислушиваясь). Шекспир! Чистый Шекспир! И не морочь ты мне голову, Вася.
К о м с о р г. Я морочу голову?!
С т а р ш и н а. Тихо, тихо, Вася, я понимаю твое волнение, даже очень понимаю, но ты войди же и в ее положение. Не может она даже во фронтовых условиях любить сразу двоих.
К о м с о р г. Что?! Да вы что, товарищ старшина?! Вы на что намекаете?..
С т а р ш и н а. Да я, Васечка, не намекаю, я просто так говорю, шо не может она. Она у нас девушка скромная, справедливая…
К о м с о р г. Да за кого вы меня принимаете, товарищ старшина? Это чтобы я, комсорг, да во фронтовых условиях?..
С т а р ш и н а. Да ты, комсорг, не горячись, не горячись. Любовь — она ни с какими фронтовыми условиями не считается…
К о м с о р г. Нет, вы просто меня не знаете, товарищ старшина! Чтобы я во фронтовых… чтобы я во фронтовых… (Махнул рукой.) Пойду к саперам! (Уходит.)
С т а р ш и н а (улыбаясь смотрит ему вслед, вынимает кисет и сворачивает козью ножку). Бедный комсорг Вася… Стойкий ты парень, принципиальный… в бою везучий… а вот в любви тебе не повезло… во фронтовых условиях…
Вбегает Е г о р о в.
Е г о р о в. В ружье! (Отворяет дверь в подвал.) Горелов! Кончай репетицию! Начинаем спектакль…
На заднике проецируется множество нашей боевой техники. Небо вдруг осветилось сигнальными ракетами. Загрохотала артиллерия. Началось наступление.
З а т е м н е н и е.
В темноте еще долго звучит музыка боя. Медленно рассветает. Лестничная клетка разрушенного дома. У подножия лестницы лежит И в а н, чуть выше его молодой солдат — Н е м е ц. Оба они ранены и бесконечно устали от боя. Затаив дыхание, они напряженно слушают, как сквозь музыку доносится голос Левитана:
«…Двадцать шестого января тысяча девятьсот сорок третьего года соединения Двадцать первой армии генерала Чистякова встретились с героической Шестьдесят второй армией генерала Чуйкова. Окруженная группировка шестой немецкой армии Паулюса была разрезана на две части… А сегодня, тридцать первого января, то есть через пять дней, войска Пятьдесят седьмой армии Толбухина и Шестьдесят четвертой армии Шумилова завершили ликвидацию южной группы, пленив штаб шестой немецкой армии во главе с ее командующим Паулюсом…»
И в а н (весело). Конец Паулюсу!..
Н е м е ц. Майн гот! Унзер Паулюс?!
И в а н. Ваш, ваш Паулюс.
Н е м е ц (кричит, закрывая лицо руками). Унзер Паулюс! Их виль нихт лебен!.. (Скатывается вниз к Ивану.) Их виль нихт лебен!..
И в а н. А, понимаю. Не хочешь жить. Зря.
Н е м е ц (уткнувшись лицом Ивану в колени). Их виль нихт лебен, их виль нихт лебен… (Плачет.)
И в а н. Видали? Он же мне еще и жалуется. Просто смешно…
Н е м е ц. Убей, Иван! Убей!..
И в а н. Не могу… Устал…
Н е м е ц. Убей!..
И в а н. Отстань, говорю… Я спать хочу…
Н е м е ц. Иван! Не надо шутка! Бери меня плен!..
Иван, махнув рукой, улыбается и… засыпает.
(С ужасом смотрит на спокойно спящего Ивана.) Майн гот! Он спит?! (Закрывает лицо руками, падает вниз лицом и громко рыдает.) Их виль нихт лебен! Их виль нихт лебен!..
В музыке звучат победные марши.
З а т е м н е н и е.
Четвертое февраля 1943 года. Морозное солнечное утро. Впервые за пять месяцев в Сталинграде вместо грохота разрывов бомб, залпов орудий, треска пулеметных очередей и воя самолетов слышны звуки бодрой, радующей музыки. На стенах разрушенных зданий — транспаранты, лозунги. Один из них мы видим особенно четко: «ОТНЫНЕ ГОРОДУ ЖИТЬ СВОБОДНОЙ ЖИЗНЬЮ!» Все это мы видим на заднике в проекции, а на переднем плане, слева, — бревенчатая стена с табличкой на ней сверху: «Инфекционный госпиталь для военнопленных». У стены — койка, на которой лежит укрытая шинелью В е р а. Около нее сидит пожилая С а н и т а р к а, то и дело меняя полотенце на голове Веры.
С а н и т а р к а. Ой, как сразу высыхает полотенце-то!.. А положишь мокрое — аж кипит. А ну-ка, давай, милая, твою температуру. (Вынимает из-под шинели Веры градусник, смотрит, отводя его дальше от глаз.) Ну да, так и есть, сорок, ой, даже сорок одна. Кризис — он и есть кризис. Тут уж жизнь или смерть. Пожилые такую температуру в кризис не выдерживают, да и молодые не все, а тут еще и сердце слабенькое, сам доктор говорил. Ой, господи, молоденькая-то еще какая…