Пестрый и Черный - [17]

Старик остановился в немом изумлении и даже шапку снял.

— С нами крестна сила, — прошептал он. — Стало быть, правду в прежнее время старики говорили про нечистую силу. Вот и старуха моя говорит: «нечисть болотная». Нечисть и есть. По воде бегает: тфу, ты, окаянный!..

Долго еще шептали что-то его старые губы. Долго смотрел он еще на незастывшие круги на воде и качание высоких стеблей уже там далеко за речкой.

На том берегу ясно для уха шелестели стебли камышей от шагов убегающей птицы.

— Ишь, шелестит, — прошептал он еще раз и, не спеша повернувшись, всунул подмышку ружье и зашлепал тихонько обратно.

VI

Между тем, на пловучем гнезде у самки бугая один за другим появилось еще два яйца, и она усердно их грела своей разгоревшейся грудью. Пух вытерся и выпал в том месте, где ее тело было приложено к скорлупе яиц, и через розовые голые взлызы горячая теплота крови наседки без помехи перетекала туда внутрь, где таинственно зрели невидимые глазу зародыши.

Наседка была молоденькой птицей, она никогда еще не сидела на яйцах и не догадывалась о том, чем все это должно кончиться. И тем не менее, она делала все почти совершенно так же, как старые опытные птицы. Она чувствовала только, что ей почему-то очень хочется сидеть на этих темноватых, круглых, тепленьких яичках, что ей приятно согревать их своим телом и почему-то боязно слишком нажимать на их скорлупку или оставлять их надолго. Иногда она, впрочем, сходила, чтобы напиться, когда жажда начинала ее мучить, чтобы схватить зеленую лягушку, когда голод слишком терзал ее. Но обыкновенно очень скоро какая-то непонятная тревога заставляла ее спешить обратно к гнезду, и она снова усаживалась на яйца. Только на них она чувствовала себя спокойнее, хотя все время прислушивалась к голосам и звукам болота и старалась подстеречь всякую опасность.

Гнездо, впрочем, было так хорошо укрыто, оно было спрятано за такими густыми камышами, за такими вязкими топями, что ни человек, ни зверь не могли подойти к нему близко. Один раз только ястреб-тетеревятник высмотрел гнездо с большой высоты и осмелился неожиданно напасть на наседку, бросившись на нее с налету. Но застать врасплох самку выпи еще труднее, чем самого самца бугая. Прежде чем острые когти ястреба коснулись ее тела, птица вскочила на ноги и, выпрямив шею, с силой железной пружины отбросила острием клюва дерзкого хищника. С усилием замахал крыльями наказанный ястреб и тяжело полетел прочь от гнезда, чтобы никогда уже больше не возвращаться.

На заре, лишь только солнце пряталось за камыши и кочки мохового болота, появлялся бугай возле своей подруги. Теперь он вел себя много спокойнее, чем бывало раньше. Он останавливался где-нибудь под прибрежными кустами лозы и долго стоял на одной ноге, задумчиво вглядываясь в воду и поджидая добычу. Но теперь, схвативши лягушку или рыбу, он не глотал их, а тотчас, взмахнув крыльями, перелетал на пловучий островок и отдавал все своей прилежной наседке. Проследив глазами, как ловко схваченная лягушка исчезала в горле подруги, бугай, приседая и кланяясь, пробегал кругом по островку и вновь возвращался на берег продолжать свою ловлю.

Мелочь в роде пиявок, личинок и червей проглатывал он сам, как будто не считая нужным из-за них тратить время.

Не ранее полуночи кончалась эта охота, и только теперь несколько раз подряд разносился по болоту оглушительный рев бугая.

Бедняга, только так и умел он заявить о своей любви. Зато ему было весело, что о ней слышали все: и река, и болото, и озеро, и все твари, что жили в них, и дальние леса, которые отвечали ему громким отзывчивым гулом…

VII

Между тем, поиски и преследования продолжались. Леснику хотелось раздобыть дорогую птицу во что бы то ни стало. Неуловимость бугая начинала приводить его в азарт, а громкие ночные крики будили его среди ночи, дразнили и мучили, как недающийся в руки клад.

Он исходил болото вдоль и поперек, заглядывал в каждый уголок, замащивал сучьями топкие места, чтобы пробираться в самые недоступные крепи. Он выдумал надевать на ноги вместо сапог легкие лапти с подвязанными к ним снизу широкими дощечками для того, чтобы нога меньше проваливалась и грузла в трясинах. Он высматривал по берегам Болотянки многочисленные следы ног бугая, распознавал его тропинки и лазы, заприметил по ним те места, где бугай останавливался чтобы ловить рыбу, слышал не раз подозрительный шорох в тростниках, когда птица спасалась от него бегством, но ни разу не удалось ему увидеть ее перед собой. Он открыл, наконец, сторожевой лаз бугая, вырубил те кусты лозняка и выкосил ту осоку, которая защищала бугая в его наблюдательном пункте.

Но как ни хитрил охотник, бугай оказывался хитрее и осторожнее его.

Вначале июня, когда подсохли болотные хляби, как-то под утро Никите удалось пробраться в такое топкое болотце, куда до тех пор он боялся заходить. Здесь он наткнулся на один из бочажков Болотянки, густо заросший листьями водяных лилий и красивыми зелеными остреями стрелолиста. Посредине он увидал пловучий островок из стеблей камыша с большим гнездом посредине. Но гнездо было пусто. Ни выпи, ни птенцов не было в нем. Очевидно, по листьям кувшинок и лилий перебежали они на берег вслед за матерью, которая уводила их от преследователя. Вся поверхность островка была покрыта непереваренными костями лягушек и рыб.