Пестель - [70]

Комментируя эту встречу в своем дневнике, поэт пишет: «Утро провел с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова. Mon cœur est materialiste, говорит он, mais ma raison s’y refuse[3]. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю». Этот отзыв вполне доброжелателен: подполковник сумел заинтересовать поэта нестандартностью философских и политических суждений. Пушкин тогда еще не знал о содержании первого «антигреческого» донесения Пестеля.

Однако вскоре Пушкин — завсегдатай кишиневского дома Михаила Орлова и близкий друг семьи Раевских — получил в собственные руки копию этой бумаги. И хотя общение Пушкина с Пестелем на этом не прервалось, отношения между ними стали весьма напряженными. На одном из званых обедов между ними едва не произошло открытое столкновение. По воспоминаниям одного из присутствовавших на обеде, Ивана Липранди, «Пушкин, как бы не зная, что этот Пестель сын Иркутского губернатора (ошибка мемуариста, Иван Пестель был генерал-губернатором всей Сибири. — О. К.), спросил: «Не родня ли он сибирскому злодею?». Пестель с трудом сдержал эмоции.

Впоследствии Пушкин резко изменит свое отношение к Ипсиланти и его восстанию. И напишет, что греческий мятежник «был лично храбр, но не имел свойств, нужных для той роли, за которую взялся так горячо и неосторожно. Он не умел сладить с людьми, которыми принужден был предводительствовать. Они не имели к нему ни уважения, ни доверенности». Но антипатия поэта к Пестелю все равно оказалась стойкой. В записных книжках приятельницы поэта Александры Смирновой-Россет сохранилась любопытная запись, относящаяся к осени 1826 года — времени коронации Николая I, когда декабрист уже был казнен. Смирнова воспроизводит беседу только что вернувшегося из Михайловского и милостиво встреченного новым царем Пушкина с великим князем Константином Павловичем: «Говоря о Пестеле, великий князь сказал: «У него не было ни сердца, ни увлечения; это человек холодный, педант, резонер, умный, но парадоксальный и без установившихся принципов». Искра (прозвище Пушкина. — О. К.) сказал, что он был возмущен рапортом Пестеля на счет этеристов, когда Дибич послал его в Скуляны. Он тогда выдал их. Великий князь ответил: «Вы видите, я имею основания говорить, что это был человек без твердых убеждений».

Несмотря на то, что в тексте явная ошибка: генерал Дибич никакого отношения к командировкам Пестеля не имел, эта запись передает мнение Пушкина точно. Точность эта подтверждается дневниковым рассказом самого поэта в позднем, петербургском дневнике 1833 года: «Странная встреча: ко мне подошел мужчина лет 45 в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял его за одного из моих кишиневских приятелей. Это был Суццо, бывший Молдавский господарь. Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него в Кишиневе вместе с Пестелем. Я рассказал ему, каким образом Пестель обманул его и предал Эгерию — представя ее императору Александру отраслию карбонаризма. Суццо не мог скрыть ни своего удивления, ни досады».

Конечно, предать Этерию в полном значении этого слова Пестель не мог — поскольку сам в ней не состоял и обязательств перед Ипсиланти не имел. Однако в целом приведенные выше свидетельства хорошо отражают репутацию, которую подполковник — в результате своей разведывательной деятельности в Бессарабии — заслужил среди своих современников. После возвращения из «бессарабских командировок» Павел Пестель напишет отцу, что в армии его стали считать «шпионом графа Аракчеева». Иван Пестель, опытный интриган, уже потерявший к тому времени пост генерал-губернатора Сибири, в ответном письме успокаивал сына: «Это так подло, так низко, что надо быть лакейской душой, чтобы выдумать подобные низости».

На репутацию Павла Пестеля не могли повлиять даже последовавшие через несколько лет после его бессарабских командировок трагические события 1825 года. И даже вынесенный Пестелю смертный приговор не изгладил из памяти современников его позицию в «деле греков».

Глава 13 ГЕНЕРАЛ СИБИРСКИЙ: «ПЕСТЕЛЬ НАДЕЛАЛ ПО ПОЛКУ МНОГО НЕХОРОШЕГО»

На фоне «бессарабских командировок» происходила настойчивая борьба за назначение Пестеля командиром полка. Естественно, согласуясь с горячим желанием самого Пестеля, ее вели Витгенштейн и Киселев.

Собственно, борьба за полк началась задолго до командировок, в ноябре 1819 года. В тот самый момент, когда Пестель вынужденно отошел на вторые позиции в штабе, предоставив первые Киселеву. Именно тогда для воплощения в жизнь плана переворота заговорщику стала необходима реальная военная сила, способная в решительный час заставить армейский штаб подчиниться его воле. После же истории с донесением царю о действиях Ипсиланти Пестель потерял значительную долю своего влияния в среде «вольнодумцев». И получить полк стало для него вообще единственным шансом возглавить будущую революцию.

Пестель был назначен полковым командиром ровно через два года после начала этой борьбы. Историки считали, что, добиваясь для Пестеля повышения, Витгенштейн и Киселев с трудом преодолели личную неприязнь к нему императора Александра. Действительно, Александр I знал Пестеля лично и очень не любил. Возможно, эта «нелюбовь» была связана с громкой отставкой его отца, возможно, причина была в осведомленности Александра I о деятельности тайных обществ.