Пестель - [64]

Шансы на российскую военную поддержку у Ипсиланти были — восторг по поводу его поступка разделяли и крупные российские военачальники начала XIX века. Так, например, генерал Киселев писал: «Ипсилантий, перейдя за границу, перенес уже имя свое в потомство. Греки, читая его прокламацию, навзрыд плачут и с восторгом под знамена его стремятся. Помоги ему Бог в святом деле; желал бы прибавить и Россия». Греческий мятежник был старым и довольно близким другом Киселева, и начальник армейского штаба очень надеялся на то, что император Александр поддержит восставших греков. Киселев был безусловным сторонником военного вторжения 2-й армии в княжества.

* * *

Однако главным из тех, на кого возлагал свои надежды Ипсиланти, был командир 16-й пехотной дивизии генерал-майор Михаил Орлов. Его дивизия входила в состав 6-го корпуса 2-й армии. Именно эта дивизия несла пограничные обязанности, части ее были расквартированы по берегу пограничной реки Прут. Дивизионный штаб располагался в Кишиневе.

Генерал-майор Орлов был хорошо известен современникам. Герой Отечественной войны, подписавший акт о капитуляции Парижа, а затем выполнявший сложные дипломатические поручения в Скандинавии, участник литературного общества «Арзамас» и близкий приятель Пушкина, в начале 1810-х годов — любимец государя, а впоследствии один из самых ярких лидеров декабризма, он был человеком незаурядным. Получив дивизию, Орлов практически сразу же завоевал доверие нижних чинов отменой телесных наказаний и гуманными приказами. Жестокие офицеры, тиранившие солдат, были отданы под суд и понесли наказание. При полках стали организовываться ланкастерские школы. Орлов, и до того весьма известный в кругах вольнолюбиво настроенных современников, стал в начале 1820-х годов кумиром солдат своей дивизии. Дивизию же эту Орлов рассматривал как ударную силу будущей русской революции, а себя видел единственным и безусловным лидером этой революции.

Для Орлова были характерны не только незаурядность и вольнолюбивые взгляды, но и непомерное честолюбие и властолюбие, странные даже для эпохи всеобщего поклонения Наполеону. Они привели генерала к явно преувеличенному представлению о собственных силах и влиянии в обществе и армии. «Высокого роста, атлетических форм, весьма красивый, он имел манеры, которые обличали в нем в высшей степени самолюбие» — таким запомнился Орлов его ближайшему соратнику, декабристу Владимиру Раевскому.

От мнения Раевского немногим отличается и мнение близкого друга Орлова, генерал-майора Дениса Давыдова — знаменитого поэта-партизана, придерживавшегося весьма радикальных для той эпохи воззрений. Сравнивая российский деспотизм с «крепостью», которая неминуемо должна быть разрушена, Давыдов писал Киселеву, что Орлов «идет к крепости по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается». Между тем на самом деле за ним никого нет.

Когда в начале 1821 года в Москве собрался последний съезд Союза благоденствия, Орлов предложил на нем свои знаменитые «неистовые меры» для немедленной подготовки революции. Согласно воспоминаниям участника съезда Ивана Якушкина, «меры» эти состояли в том, чтобы, во-первых, «завести тайную типографию или литографию, посредством которой можно было бы печатать разные статьи против правительства и потом рассылать по всей России», а во-вторых, «завести фабрику фальшивых ассигнаций, чрез что, по его мнению, тайное общество с первого раза приобрело бы огромные средства и вместе с тем подрывало бы кредит правительства».

Согласно же поданному императору доносу на Союз благоденствия, Орлов на Московском съезде «ручался за свою дивизию, требовал полномочия действовать по своему усмотрению; настаивал на учреждении невидимых братьев, которые бы составили центр и управляли всем; прочих предлагал разделить на языки (по народам: греческий, еврейский и проч.), которые бы как лучи сходились к центру и приносили дани, не ведая кому»; разговор шел также «о заведении типографии в лесах, даже делании там фальшивых ассигнаций, для доставления обществу потребных сумм».

Услышав несогласие со своими «мерами», Орлов покинул съезд. Однако идея стать единоличным лидером будущей революции не покинула его.

Убежденность в собственном лидерстве и вера в свое влияние на людей одушевляли Орлова всегда: и в тайном обществе, и вне его. Согласно свидетельству мемуариста Филиппа Вигеля, приехав в Кишинев, к месту своей службы, Орлов «нанял три или четыре дома рядом и стал жить не как русский генерал, а как русский боярин. Прискорбно казалось не быть принятым в его доме, а чтобы являться в нем, надобно было более или менее разделять мнения хозяина. Домашний приятель, Павел Сергеевич Пущин (генерал-майор, командир бригады в дивизии Орлова. — О. К.), не имел никакого мнения, а приставал всегда к господствующему. Два демагога, два изувера, адъютант К. А. Охотников и майор В. Ф. Раевский… с жаром витийствовали». «На беду, попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных». Одним из посетителей кишиневского дома Орлова оказался Александр Ипсиланти.

Близкий к семье Ипсиланти современник событий, греческий историк И. Филимон рассказывал: «Находясь с Орловым в дружеских отношениях и будучи вполне уверенным в его либеральных чувствах, Ипсиланти откровенно объяснил ему, в чем заключались его цели относительно Греции, и усиленно добивался, чтобы тот со всеми войсками, которыми командовал, участвовал в переходе через Прут. Из этого определенно вытекало, что Ипсиланти посредством этого шага делал виновным либо императора перед султаном в нарушении договоров, либо Орлова перед императором в неподчинении. В результате последовало бы, в первом случае, объявление войны со стороны Турции, а во втором — объявление вне закона Орлова».