Пестель - [132]

В конце 1850-х годов Киселев встретился в Париже со своим бывшим другом Сергеем Волконским, прошедшим 30-летнюю сибирскую каторгу и ссылку и амнистированным в 1856 году. Киселев попытался восстановить прежние отношения — но встретил отпор со стороны Волконского.

Трагично сложилась судьба командира 18-й пехотной дивизии князя Сибирского. Пестель ничего не сказал на допросах о своих взаимоотношениях с дивизионным начальником. Однако Сибирский был неосторожен; его письмо к финансовому агенту с просьбой немедленно прислать денег было вскрыто на почте и дало повод к официальному служебному расследованию. В результате этого расследования Сибирский высочайшим приказом от 1 января 1827 года был отстранен от командования дивизией и назначен «состоять по армии» — фактически это означало почетную отставку. Дивизию у него принял генерал-лейтенант Сергей Желтухин, «учитель» Пестеля в фрунтовой науке. По личному распоряжению императора Николая I из Военной галереи Зимнего дворца убрали два портрета генералов, опорочивших после войны свою честь. Одним из них был портрет Сергея Волконского, другим — портрет князя Сибирского.

Для Сибирского началось время нищеты. Он умолял начальство 2-й армии дать ему какую-нибудь должность, был согласен даже стать порученцем у главнокомандующего — но Витгенштейн и Киселев остались глухи к его просьбам. Глух к этим просьбам остался и Николай I. И когда в мае 1828 года молодой император проезжал через Махновку, Сибирский хотел лично просить его о помощи.

Но император появился в Махновке поздно ночью и «изволил почивать в коляске»; Сибирскому пришлось ждать, пока он проснется. Изложить Николаю I суть своей просьбы он не успел: «лошадей переменили очень скоро у въезда города», и монарх уехал. Вновь на действительную службу генерал-лейтенант так и не был принят.

Князь Сибирский умер в 1836 году в крайней бедности.

* * *

Отбывали каторгу декабристы, участники Южного общества. К вечной каторге был приговорен Сергей Волконский, впоследствии срок каторги ему сократили до десяти лет.

После объявления приговора Сергей Волконский пытался не падать духом. По словам его будущего товарища по сибирскому изгнанию Андрея Розена, в момент совершения обряда гражданской казни князь был «особенно бодр и разговорчив». Видимо, бывший генерал тогда плохо себе представлял, что его ждет в будущем. Через десять дней после оглашения приговора он уже был отправлен к месту отбытия наказания. И полностью он осознал все произошедшее, только прибыв на каторгу: сначала в Николаевский солеваренный завод, в потом — в Благодатский рудник, входивший в состав Нерчинского горного завода.

Первые же месяцы каторги сделали то, что не смогли сделать ни война, ни следствие — они сломили волю и мужество осужденного. Для него не были тяжелы работы в руднике: он был молод и здоров, привык за годы войны к физическим лишениям. Но быт осужденных был организован таким образом, чтобы полностью уничтожить их человеческое достоинство.

Попавшие в Благодатский рудник государственные преступники находились под постоянным надзором; им было воспрещено общаться не только друг с другом, но и вообще с кем бы то ни было, кроме тюремных надзирателей. У них отобрали почти все вещи, деньги и книги, привезенные из Петербурга — не разрешали иметь у себя даже Библию. Осужденных «употребляли в работы» наравне с другими каторжниками и при этом строго смотрели, «чтобы они вели себя скромно, были послушны поставленным над ними надзирателям и не отклонялись бы от работ под предлогом болезни».

Рудный пристав вел специальный секретный дневник, где «замечал… со всею подробностью, каким образом преступники производили работу, что говорили при производстве оной: какой показал характер, был ли послушен к постановленным над ним властям и каково состояние его здоровья». Дважды в день, перед и после «употребления в работы», производился «должный обыск» преступников. От казармы к руднику и обратно они передвигались с особым конвоем — «надежным» унтер-офицером и двумя рядовыми. Покидать камеру осужденные могли только в сопровождении часового с примкнутым штыком.

«Со времени моего прибытия в сие место я без изъятия подвержен работам, определенным в рудниках, провожу дни в тягостных упражнениях, а часы отдохновения проходят в тесном жилище, и всегда нахожусь под крепчайшим надзором, меры которого строже, нежели во время моего заточения в крепости, и по сему ты можешь представить себе, какие сношу нужды и в каком стесненном во всех отношениях нахожусь положении»; «физические труды не могут привести меня в уныние, но сердечные скорби, конечно, скоро разрушат бренное мое тело», — писал Волконский жене из Благодатского рудника.

У Волконского началась глубокая депрессия, сопровождавшаяся острым нервным расстройством. «Бодрость» и «разговорчивость» его быстро прошли, не возникало и желания выделиться из общей массы каторжников. «При производстве работ был послушен, характер показывал тихий, ничего противного не говорил, часто бывает задумчив и печален» — так характеризовало каторжника тюремное начальство.