Пестель - [127]

«Откровения» Пестеля стали роковыми для его давнего приятеля Михаила Лунина. В ответах на вопросы от 1 апреля полковник — опять же без всяких «улик» со стороны следствия — поведал о плане Лунина времен Союза спасения: с «партиею в масках совершить цареубийство на царскосельской дороге, когда время придет к действию приступить». 8 апреля он подтвердил свои показания. В результате Лунин был арестован в Варшаве и осужден впоследствии на 20 лет каторжных работ. Именно Пестель первым воспроизвел на следствии цареубийственные проекты Васильковской управы и лично Сергея Муравьева-Апостола.

Но при этом полковник сумел умолчать о главном — о своей деятельности в тульчинском штабе, о том, кто и каким образом должен был вести революционную армию на столицы. Пестель представил свой заговор исключительно как идеологическое движение — и таким он остался и на страницах его следственного дела, и в составленном по итогам следствия «Донесении Следственной комиссии», и в позднейших работах профессиональных историков.

* * *

Пестелю удалось спасти от смерти второго южного директора, Алексея Юшневского. Должность, которую Юшневский занимал до ареста, делала его фигурой, исключительной среди заговорщиков. Это, например, прекрасно понимало начальство 2-й армии. После ареста генерал-интенданта Витгенштейн постарался скрыть следы его деятельности. В начале января 1826 года ведомство генерал-интенданта спешно убрали из Тульчина и перевели в город Брацлав, подальше от штаба. При этом Витгенштейна не остановил даже тот факт, что еще в 1823 году Абакумов советовал убрать из Брацлава все подведомственные интендантству учреждения — поскольку за их безопасность ручаться было невозможно.

Но если бы была расследована подлинная роль генерал-интенданта в подготовке восстания, эта мера вряд ли помогла бы и Юшневскому, и самому Витгенштейну. Генерал-интендант вполне мог бы быть казнен, а главнокомандующий в лучшем случае лишился бы своей должности. Но под пером Пестеля Юшневский из ключевой фигуры превратился в одного из многих участников движения — причем далеко не самого активного. «Что же касается в особенности г-на Юшневского, то он все время своего бытия в Союзе в совершенном находился бездействии, ни единого члена сам не приобрел и ничего для общества никогда не сделал. Из всего поведения его видно было, что он сам не рад был, что в обществе находился», — показывал Пестель уже на первом допросе.

Из тех людей, кто, формально не входя в заговор, был непосредственно связан с революционной «практикой» Пестеля, наибольшая опасность угрожала, конечно, Киселеву. Естественно, что после разгрома «гнезда заговорщиков» в главной квартире 2-й армии у начальника штаба начались большие неприятности. В отношении Киселева началось особое тайное расследование. Начальник штаба не был арестован, но его привлекли к допросам.

И в принципе Киселев вполне мог быть осужден: генерал-майорский чин не гарантировал ему безопасности. Даже за «знание» об «умыслах» тайного общества и «недонесение» об этом полагались лишение чинов и дворянства и разжалование в солдаты. В распоряжении же следствия были, например, показания Василия Тизенгаузена, командира Полтавского полка: «Бестужев-Рюмин при Сергее Муравьеве мне говорил, что полковник Пестель объявил начальнику главного штаба второй армии господину генерал-адъютанту Киселеву о всех намерениях, связях и действиях тайного общества со всеми возможными подробностями; что сей генерал поблагодарил Пестеля за его доверенность и просил только быть поосторожнее».

В принципе, в 1826 году у Пестеля появилась хорошая возможность свести наконец счеты с Киселевым. Но сделать это — значило поставить под удар Юшневского и всех, кто имел отношение к непосредственной подготовке южного восстания. И Пестель, идя вразрез со множеством «антикиселевских» показаний, убеждал следователей, что начальник штаба ничего о заговоре не знал, а военное восстание на юге должно было начаться с его ареста — и предположение это «всегда входило яко подробность в общее начертание революции». И ни словом не обмолвился ни о собственных дружеских и служебных контактах с Киселевым, ни о знакомстве начальника штаба с «Русской Правдой».

13 января Пестелю предъявили очередное показание «одного из членов» общества — Аркадия Майбороды. Майборода, на основании слов самого Пестеля, утверждал, что к обществу принадлежит сын генерал-кригс-комиссара Василия Путяты Николай. Ответ на этот вопрос мог навести следствие на финансовые связи председателя Директории.

Пестель, не зная, чье показание ему цитировали и какими сведениями о Путяте-младшем следствие располагает, отвечал осторожно: «О принятии в Петербурге в общество молодого Путяты, находившегося, если я не ошибаюсь, адъютантом при генерал-адъютанте Закревском, слышал я от одного из членов, прибывших из Петербурга, но сие приобретение столь мне казалось маловажным, что я на оное весьма мало обратил внимание; и потому в точности никак определить не могу, кто мне о том сказывал».

Однако если о двусмысленной позиции Киселева или о членстве в тайном обществе Николая Путяты знал не только Пестель, и эти сведения всплыли на следствии, то о тех людях, с которыми бьы связан только он один, следствие так ничего и не узнало. Его отношения с корпусным генералом Рудзевичем, дивизионным генералом Сибирским, бригадным генералом Кладищевым, генерал-кригс-комиссаром Путятой-старшим и многими другими должностными лицами остались для петербургского следствия тайной.