Пестель - [126]

Тот же Мысловский был убежден, что Пестель на следствии остался «равен себе самому». Это утверждение верно: следователям так и не удалось сломить его волю и мужество. Южный лидер остался таким же, каким был раньше: человеком умным, смелым и стойким, способным на крайне рискованные шаги — пусть даже и не безупречные с точки зрения «чистой» морали, и при этом умеющим отвечать за свои поступки.

Практически сразу же Пестель вступил со следователями в некие «особые отношения», слухи о которых проникли даже за стены Петропавловской крепости. Так, глубоко сочувствовавший южному лидеру декабрист Андрей Розен написал в мемуарах: «Пестеля до того замучили вопросными пунктами, различными обвинениями, частыми очными ставками, что он, страдая сверх того от болезни, сделал упрек комиссии, выпросил лист бумаги и в самой комиссии написал для себя вопросные пункты: «Вот, господа, каким образом логически следует вести и раскрыть дело, по таким вопросам получите удовлетворительный ответ». Похожие сведения имел в своем распоряжении и известный своими придворными связями Александр Тургенев, родной брат Николая Тургенева. Александр Тургенев не сочувствовал Пестелю, как и император, считал его «извергом». И отмечал в письме к брату, что в период следствия «слышал» о том, как «Пестель, играя совестию своею и судьбою людей, предлагал составлять вопросы, на кои ему же отвечать надлежало».

Трудно сказать наверняка, насколько подобные утверждения верны в деталях. Точно можно утверждать лишь одно: предложенная Пестелем в показаниях схема ответов была принята Следственной комиссией. Следствие над Пестелем во многом предопределило ход всего процесса по делу о «злоумышленных тайных обществах».

Схема, предложенная Пестелем следствию, была проста: полная откровенность в рассказе об идейной и организационной сторонах заговора — и взамен возможность умолчать о реальной подготовке вполне реальной революции в России.

Южный лидер был необычайно откровенен на допросах — но только в том, что касалось структуры тайных обществ, их идейной эволюции, тех людей, которые на разных этапах входили в тайное общество. Особенно распространенными были его знаменитые показания о «духе преобразований» — о том, как и почему укоренялись и развивались революционные идеи в умах российских дворян и, в частности, в его собственном уме. «Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовался революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразований заставляет, так сказать, везде умы клокотать», — писал он 13 января 1826 года.

Главный пример, подтверждающий идею всеобщности и неизбежности распространения революционных мыслей, — это, по Пестелю, он сам. Без всякого страха он сознается, что под воздействием «духа времени» «сделался в душе республиканец и ни в чем не видел большего благоденствия и высшего блаженства для России, как в республиканском правлении».

«Когда с прочими членами, разделяющими мой образ мыслей, рассуждал я о сем предмете, то, представляя себе живую картину всего счастия, коим бы Россия, по нашим понятиям тогда, пользовалась, входили мы в такое восхищение и, сказать можно, восторг, что я и прочие готовы были не только согласиться, но и предложить все то, что содействовать бы могло к полному введению и совершенному укреплению и утверждению сего порядка вещей», — показывал он. Охотно Пестель давал показания и о своих конституционных воззрениях, о планах установить диктатуру Временного верховного правления. Искреннее убеждение в том, что «революция, видно, не так дурна, как говорят», сквозит во многих показаниях полковника.

При этом, несмотря ни на какое давление со стороны следователей, Пестель сам решал, когда и в чем сознаться, какую информацию предоставить. Так, в январе 1826 года, в самом начале следствия, он решил дать показания о судьбе «Русской Правды», и вскоре она была найдена и представлена комитету. Показательна и история с признанием Пестелем собственного участия в «цареубийственных планах». До апреля он отрицал это участие, отрицал его и на допросе в Следственной комиссии 1 апреля. Однако в ответах на полученные в тот же день письменные вопросы признал, что был сторонником цареубийства и с самого начала своего пребывания в заговоре обсуждал его возможность.

Правда, не пытаясь преуменьшить свою вину, Пестель не был склонен и к преуменьшению вины других — тех, кто, следуя «духу преобразований», состоял в одном с ним политическом заговоре. Он без тени сомнения называл все известные ему тайные организации — от возглавлявшегося им Южного общества до мифического общества Свободных Садовников. Именно от Пестеля следователи впервые узнали о существовании Общества соединенных славян. Совершенно бестрепетно называл полковник и известные ему имена членов всех этих обществ. Так, уже из первых его показаний следствие узнало 16 фамилий заговорщиков, «коих прежде в виду не было».