Песок и золото - [78]

Потом стоял по колено в воде с лотком, отмывая золото. Отец говорил, что если стараться, можно намыть пару крупиц. Для чего они были мне? Что бы я делал, если бы намыл сразу слиток? (я не мог представить себе крупицы, поэтому представлял, что лотком ловлю, как карасей, слитки).

Я просеивал песок, ловил лягушек и стрекоз, сразу же выпуская их, вырывал из пруда кувшинки на холодном и толстом стебле, напоминавшем проволоку, и ходил с ними в руке, чтобы подарить кому-нибудь. Ни к кому не лежало сердце. Я бросал кувшинки псу. Джек даже не нюхал их.

Одним утром ко мне подошли. Это был мальчик, который был старше меня, с большой головой, которая при ходьбе качалась. Он сказал, что его зовут Петя. Петя умел выдувать огромные пузыри жвачкой, он спросил, зачем я стою здесь. Я рассказал ему, что я золотоискатель, и что в этом пруду можно намыть золото, если правильно подходить к делу.

Он расспросил меня подробнее об этом золоте и сказал, что на этом можно устроить бизнес. Слово «бизнес» иногда произносил отец, но я не мог понять его смысла.

Петя, лопнув новый пузырь, сказал, что за казармами есть река, где песка гораздо больше, значит, и золота больше тоже. Я и так знал, что там есть река, и что глупые золотоискатели пытаются найти золото в ней напрасно, но согласился пойти с ним ради компании.

Лес в этой части был прозрачный, березовый. Ясно помню, что на мне были свободно сидящие штаны в крупную клетку, и ветки кустов хлестали по ним. Пока мы шли, Петя все говорил, без перерыва:

— Сникерс я не люблю, клубнику я не люблю, хлеб не люблю, творожное-пирожное не люблю, — перечислял он, загибая короткие пальцы. Внезапно он остановился, что-то поднял с земли и стал есть.

Я увидел придавленную траву, и следы возле нее, и вспомнил, что отец говорил, что это лежбище зверя. Мы вышли к песчаной косе, пологой и низкой — с нее хорошо бы было, как с горки, заскакивать в воду.

Мы стали бросать в лоток камни, песок, ил и тину. Это будоражило. Казалось, сейчас что-то произойдет.

«Золото, золото!», — закричал я, чуть не захлебнувшись от радости. В сетке блеснул кусок поломанной заколки — сверкающей, мокрой, как золотая рыбка, с облупившейся по краям краской.

— Там еще, наверное, куча! — радостно суетясь, Петя забрал у меня лоток и стал просеивать все подряд, водя им по дну, загребая ил, но больше улова не было, разве что несколько красивых камушков, один из которых я незаметно сунул в карман рубашки.

Я сидел на берегу и смотрел на заколку — она сияла, разбрасывая солнечные лучи, и Петя, жмурясь, смотрел на нее, прикрывая глаза ладонью. Тень покрывала его большую голову, а штаны были мокрыми почти до пояса.

— Надо это золото продать в магазин и получить за него сто тысяч, — сказал Петя.

— Зачем в магазин? Я отдам папе.

Петя смотрел на меня исподлобья, жуя губу. В глазах его было угрюмое размышление.

— Папе отдам, — снова сказал я.

Солнце уже закатывалось, и хотелось есть. Мы срывали с куста неспелую смородину так, что ломались ветки. Петя снова жевал траву. Густые бурые пятна ягод были на его губе и щеке, и даже на бровях. Я смотрел на него, и мне было неприятно. Я подумал, что в следующий раз на реку я пойду один. Мы собрали приспособления, при этом Петя тщательно вымыл лоток и отдал мне.

Мы поднялись на холм, и тогда осколок заколки выпал из моего кармана и впился в землю. Петя быстро поднял его. Осколок был все еще влажным, как чешуя, и все еще сверкал наполовину сошедшим золотом. Петя сжимал его в кулаке, не говоря ни слова. Я стоял и глядел на него, и сердце билось свободно в грудной клетке. Я не мог представить, что Петя поведет себя таким странным образом, и не понимал, как поступить. Потом послышался хруст — его кулак сжался. Кусочек заколки, блеснув, упал в землю. Он поднял его и вложил в кулак, который был теперь полон золотой крупы.

Резко повернувшись спиной, Петя пошел в сторону деревни, не сказав ни слова. Нежный бело-розовый лес колыхался в закате, и Петя, удалявшийся среди него, был похож на розовую свинью в одежде.

Не успев ничего осмыслить, я уже гнался за ним по просеке. Легкие ветки летели в стороны, и бабочка, вспорхнув, едва успела броситься от меня. Я сразу стал догонять Петю и даже чуть сбавил ход, чтобы обдумать, как поступить с ним. Я уже точно знал, что ударю его и, перебирая в голове сцены из боевиков, думал, как это правильней сделать.

В итоге я просто схватил его за рукав, и он остановился. Было видно, что он запыхался и потому перестал бежать с большим облегчением. Он глядел на меня измученными глазами, опустив плечи, и руки его висели плетьми. Мне не очень хотелось этого делать, но я развернулся и ударил его ногой в голову. Штаны чуть не слетели с меня в прыжке, и ремешок на сандалиях разорвался.

Петя схватился за лицо и сел. Золотые осколки рассыпались по траве, но я не стал поднимать их. Петя сидел на пеньке и смотрел на землю. Ветки качались вокруг, и шумела трава. Казалось, что этим прыжком я поколебал пространство. Я пошел скорее домой, оставив Петю.

Пока шел, я думал о том, что поступил чрезмерно. Зачем было бить ногой с разворота, когда можно было сделать что-нибудь мелкое и обидное — дать щелбан или ткнуть пальцем в пузо. С другой стороны, было чувство почти удивительное, вдохновенное, что впервые в жизни я сделал вертушку, и она удалась мне.