Песок и золото - [76]

А сегодня был самый дебильный день. Я понял, что мне нужно сесть в электричку и уехать глубоко в лес. Не знаю, откуда все это взялось, но решил поехать. Как-то мы с ним были на Истре, купались, я даже чуть не утонул, хотя это другая история... в общем, поехал туда. Потом увидел купола Ново-Иерусалимского монастыря и решил, что поставлю свечку за упокой. Тащился туда с час по жаре, а оказалось, что это не храм, а турбаза какая-то. Точнее, музей. Толпы с экскурсоводами, дети вопят. Какие тут свечи. Да и Руков вообще некрещеный, зачем я только это затеял. Устал, вспотел, но тут меня что-то дернуло дойти до следующей станции по лесу. Не хотелось домой. А весь лес перегорожен, а где не перегорожен, там болото какое-то. Встретил бабку среди мухоморов, непонятно, чего она там вообще делала, но вдруг как заорет на меня: «Пошел вон!» Ну, и я побежал от нее подальше. Вылез, весь изодрался, пошел по шпалам. Сзади поезд проехал, кто-то бросил в меня из окна пустой бутылкой, но хорошо, что пластиковой, а еще лучше, что не попал. Тащился час, никак не меньше. Сел в электричку, воняю как сука, трясиной, лесом, а домой все равно не хочется...

— Но сейчас-то ты дома? — спросила вконец растревоженная бабенка.

— Дома, — согласился Цеханский. — Пришел домой, и тут ты со своими французами. Болтаешь без умолку про каких-то студентов-дебилов и пьянки, как будто мне это обязательно знать. Да еще так долго. Ты можешь часами говорить про какую-то ерунду. И это тоже совсем не преувеличение — ты буквально часами способна говорить! А ты не подумала, для чего мне вообще нужно знать про какого-то суперумного мужика, которому не терпится тебя трахнуть? И еще время специально подобрала. Когда мне хоронить друга, у которого денег нет даже на дешевые похороны. И его придется сжигать, как какое-нибудь полено! Я уж не говорю про поминки. Все это на мне, как будто у меня так много денег! Все по углам разбежались — его так называемые друзья... А тут ты со своими сраными... Да мне насрать. Какая ты мне после этого баба? Почему ты такая, блядь, нечуткая?!

Цеханский вдруг понял, что стоит в трусах и орет на ноутбук с потухшим экраном. Со стороны это выглядело бы смешно. Зато сорванная родинка не чесалась. Цеханский открыл холодильник, достал бутылку бальзама, допил, что оставалось, поставил под стол и сказал: «Прости, я погорячился. Я не хотел этого говорить».

Она молчала, а потом медленно и с чувством произнесла:

— Знаешь, я, конечно, все понимаю. Я очень сочувствую тебе и все такое... и я виновата, да, я глупая, я этого не скрываю. Но если тебе совсем неинтересно, о чем я думаю, если тебе вообще... Если тебе совсем наплевать, тогда какой во всем этот смысл, а? Тем более, что я здесь еще надолго. Успеешь найти себе более чуткую бабу, да и не одну.

Цеханский порывисто сел, взъерошил голову, рассыпав по столу перхоть.

— Послушай. Я повел себя глупо. Но сегодня просто такой день. День идиотских поступков. В начале разговора ты была такая веселенькая и жизнерадостная, а теперь опять печальная, стоило нам три минуты поговорить. Давай не будем ссориться и просто закончим разговор. Просто, признаюсь тебе, моя бабенка... Хотя, наверное, этого не стоит говорить, но меня дико злит мысль об этих твоих умных французиках. Я им не доверяю. Правда, ты бы держалась от них подальше. Не то чтобы я тебя ревновал. Мы свободные люди, я не могу тебе ничего запрещать и все такое, но просто я им не очень доверяю. И я только это хотел сказать.

Не видя ее лица, не слыша ни вздоха, Цеханский почувствовал, что она улыбается. И улыбается без тени обиды, совсем легко. Эти мгновенные переходы ее настроения были чем-то непостижимым.

— Я тебя люблю, малышонок. Ты же в курсе, что я тебя люблю?

— Это точно? А как же тот умник Викториан? Поедешь с ним кататься на велосипедах?

— Ох, милый! — Если бы она была рядом, наверняка ласково потрепала бы Цеханского по голове.

— Ладно, это глупейший разговор. Вот что: я правда рад был тебя слышать. Надеюсь, ты наконец наладишь эту свою камеру — хочу поглядеть на свою глупенькую бабенку, даже если у нее щеки треснули от багетов и круассанов.

— Ладно, посмотрим. Надеюсь, что у тебя там все хорошо пройдет с похоронами... ой, я опять что-то не то говорю. В общем, что ты со всем справишься.

— Спасибо тебе, — сказал Цеханский.

— Целую тебя, малышонок.

— Хорошего тебе вечера, бабенка.

Цеханский встал, порылся в шкафах, подошел к зеркалу, достал тонкие сигареты «Эссе», вышел на балкон, докурил сигарету наполовину, но тут на балкон вылез соседский кот. Белый и жирный, и очень важный, он всякий раз перебирался с соседского балкона, ровным счетом ничего не предпринимал, просто тупо таращился. Цеханский плюнул сквозь зубы мимо кота, и кот быстро ретировался, не потеряв при этом важного вида.

Цеханский вернулся в постель, залез под одеяло, зарылся в душистые волосы девушки, лежавшей лицом к стенке. Вся подушка была засыпаны ее волосами, как будто она их нарочно разложила.

— Ты так громко кричал, — сказала она неразборчиво, сквозь зевоту. Вышло не очень-то эстетично.

— Прости, не хотел тебя разбудить, — сказал Цеханский.