Песочный дом - [26]

- Ты смотри, в сторонке от него держись, он бандит и тебя бандитом сделает.

- Я тоже хочу бандитом, - ответил Авдейка.

- Тьфу тебя! - воскликнула Глаша и, взглянув на мелкие, утопающие в руке часики, вонзила лопату в землю. - Ладно, пора мне, поковыряйся до обеда. А матери пожалуюсь. Былинка ты еще, куда подует, туда и рость станешь.

Авдейка вожделенно вцепился в тяжелую лопату, разом позабыв про волдыри.

- Эй, былинка, дай-ка лопату, а то я как дуну... - начал Болонка и набрал воздух, но, получив по шее, канул в неизвестность и там молчал, пока неожиданно не разразился истошным криком: - Червяк! Я червяка поймал!

Это был толстый красный червяк, убегать он не собирался, только сжимался и растягивался на месте.

На крик подошел барабанщик Сахан, странно торчавший из одежды. Руки его, белые и чистые, высовывались из рукавов куртки едва ли не по локоть, а короткие штанины обнажали белые полосы кожи над ботинками. Лицо его от работы побелело и презрительно сузилось. Опершись о лопату, он скосил взгляд на червяка и спросил:

- Варить станешь или как?

- Жарить! - неожиданно ответил Болонка. - В Сибири все червяков жарят.

- Ну-ну, - задумчиво произнес Сахан и нашарил в кармане спичку.

Он протянул было коробок Болонке, потом раздумал и сам одной спичкой поджег горку из прутиков, бумаг и прошлогодних листьев. В это время во дворе показались братья Сопелкины. Они играли в очередь за хлебом и поэтому передвигались гуськом, обхватив друг друга и медленно раскачиваясь. Последним выскочил из подворотни Сопелка-игрок, катящий перед собой тяжелую монету.

- Эй, Сопелки, идите глядеть, как эвакуашка червяков жрет! - позвал Сахан.

Катившаяся по асфальту монета брызнула золотом и погасла, очередь за хлебом распалась, и Сопелки сгрудились вокруг костра. Были они конопаты, рыжи и столь неотличимы друг от друга, что число их оставалось неизвестным всем, кроме матери, которую оно приводило в отчаяние.

Червяка жарили на осколке толстого стекла, придерживая ржавой железкой. Было тихо, червяк дергался, а потом затих, сморщился, и стекло под ним потемнело.

- Готов! - объявил Сахан.

Болонка смотрел на червяка и усиленно моргал. Глаза его заволакивало слезами, и червяки в них множились.

- Слабо? - спросил любознательный Сопелка. Болонка капнул на червяка слезой, и тот зашипел.

- Давай пополам, - предложил Авдейка и быстро откусил хрустнувшую половину. Червяк напоминал пережаренную свиную шкварку.

Убедившись, что Авдейка жив. Болонка внимательно прожевал оставшееся от червяка и повеселел.

- Я же говорил - ничего особенного, - заметил он. - В Сибири все едят, их там много. Давай еще, сколько есть.

Сопелки разбежались копать червяков, а Сахан поддерживал огонь. Болонка жевал.

- А что, Сопелки, помажем на вашу битку, что эвакуашка десяти не осилит? предложил Сахан.

- На эту? - спросил Сопелка-игрок.

Он вынул из кармана сточенную монету, плеснувшую солнечным жаром, подышал на нее и сунул обратно.

- Не можем,- ответил он. - Заграничная монета, такой не достать.

- Какая заграничная, когда там русские цифры стояли, - возразил любознательный Сопелка. - Один, десять, два, три - я помню.

Сахан усмехнулся.

- Наша или чужая, а мы ею хлеб у лесгафтовских выигрываем. И ставить не будем.

- Тогда по трояку скиньтесь. Вас тут теперь... - Сахан с некоторым затруднением пересчитал Сопелок, - семеро. Итого двадцать один набегает, очко. Съест - тут же отстегиваю, тепленькими. Идет?

- Денег нету. Тебе же и проиграли, - мрачно ответил Сопелка-игрок. - В долг если...

Сахан согласился, и Авдейка разбил руки. Болонка сосредоточенно жевал. Сахан глядел ему в рот и считал червяков, а Сопелки держались за черенок лопаты и не дышали.

Музыка, доносившаяся из растворенного окна, наполняла двор движением волнообразной стихии, из которой выделилась почти нестерпимая в своей хрупкости волна, вздымавшаяся над потревоженным пространством и рухнувшая наконец. Авдейка вздрогнул и огляделся. Бледные языки пламени тонули в солнечном свете, и костер угадывался только по нитям дыма над корчащимися червяками.

# # #

С грохотом захлопнув крышку рояля, Лерка поднялся и опрокинул стул. Струны загудели и смолкли. Лерка прошелся по комнате, болезненно ощущая ее ковровую тишину, остановился перед дремотным бухарским узором, силясь понять, что играл, а потом хватил по ковру кулаком. В луче солнца вспыхнула пушинка, и Лерка стал дуть на нее снизу, не давая опуститься...

Лерка теперь часто не узнавал, что играет. Годы, проведенные за беккеровским роялем, как-то сразу и окончательно выпали из опыта и остались как память о чужой жизни. Еще прошлым летом профессор готовил его к консерваторскому смотру молодых исполнителей, разучивая соль-минорный концерт Мендельсона и сонаты Моцарта. Он любил Лерку скрытной стариковской любовью, не позволял выступать перед аудиторией, и лишь однажды, с наивно скрываемой гордостью, показал его какому-то консерваторскому старичку. Он готовил Лерку к мгновенному и решительному триумфу, который должен был стать венцом его долгой преподавательской карьеры, графическим "фецит" старых мастеров на золотой кайме.