Песочные часы - [37]

Нет буквально ни одного предмета, который не был бы растоптан, разбит, продырявлен штыком. Потребовались, вероятно, месяцы, чтобы привести в полную негодность это море вещей. Исключено, чтобы это был спонтанный акт исступления и уничтожения. Несколько сот человек должны были с утра до вечера и много недель подряд толочь фарфор, топтать сосуды из тонкого металла, отрывать у статуэток литые головы.

Но и это зрелище — ничто в сравнении с увиденным в крыле главного храма.

Почти в полной темноте поблескивали длинные ряды золотых статуэток Будды, стоявших когда-то, вероятно, перед главным алтарем. Поначалу я не хотел верить, что они золотые. Но чтоб сомнения развеялись, достаточно разглядеть вблизи их теплый мягкий блеск, которым не обладает никакой другой известный нам металл. Только несколько фигурок высотой от трех до десяти сантиметров были литыми, из чистого золота, примерно семьдесят пятой пробы, — и как раз они были наименее интересны. Остальные, около пятидесяти штук, выполнены древнейшей техникой, уходящей еще в хеттские времена: на остове из грубо отлитого чугуна выбивали, раскалив, тонкую золотую оболочку и после охлаждения шлифовали. Это такой вид ювелирного искусства, перед которым меркнут все европейские чудеса, начиная со Средневековья: простота и небесное спокойствие на лице могли появиться только в результате применения такой техники и только в сфере этой культуры.

Я наклонился и поднял с пола маленькую, отломанную от туловища голову королевской танцовщицы, которая украшала, надо полагать, ступени какого-нибудь пышного алтаря. Она тоже была сделана из тонкого золотого листа, непонятно каким образом натянутого на бурый бесформенный остов из чугуна с примесью шлака и гари.

Золото — единственный на земле материал, который все переживет. Даже полпотовцев.

Вдоль стен стояли опять ритуальные чаши, вазы и кубки, на сей раз инкрустированные золотом, украшенные жемчугами, рубинами, вероятно, и изумрудами, хотя в полумраке трудно было это определить. Надо полагать, самые ценные предметы складывались отдельно, чтобы их перетопить в слитки, а драгоценные камни продать на вес.

Я вышел во двор пагоды Онналоум, чтобы присоединиться к коллегам. Внезапный блеск солнца заставил меня зажмурить глаза, а затем глянуть вниз. В заполонившей двор высокой, около метра, «тигриной траве» что-то блеснуло. Я двинулся туда, пожалуй, слишком энергично, ибо трава поддавалась неохотно и острыми стеблями обдирала ткань брюк. Видимо, это меня и спасло. В какой-то момент мой ботинок оказался в нескольких сантиметрах от неразорвавшегося артиллерийского снаряда. Я отступил назад, но трава не давала мне покоя, влекла к себе, как топкое болото. Осторожно, шаг за шагом, я начал обходить пагоду сбоку. В траве зашуршала маленькая красноватая змейка, а потом вдруг выглянул улыбающийся лик лежащего навзничь Будды, забелели осколки, тяжело запрыгала цикада. Опять Будда из листового золота, покореженный латунный кубок, молочно-серебристый блеск помятого подноса.

Под конец я внезапно поскользнулся и какую-то долю секунды ждал взрыва: под каблуком что-то заскрежетало.

Но это была куча старых монет, золотых или по крайней мере позолоченных.

Так я в первый и, надо полагать, последний раз в жизни ходил по золоту.

LXI–LXX

LXI. «Изусу» на нас обиделся. Он ворчал, фыркал, но никак не хотел заводиться. Метров сто мы его толкали, запыхавшиеся, грязные, злые до бешенства. Наконец он нехотя затарахтел. Мы сказали шоферу, чтобы на остановках не глушил мотор. В ответ он покачал головой и показал на неисправную тормозную педаль. А при торможении коробкой скоростей глохнет мотор. Вся абсурдность этого городского автобуса — единственного уцелевшего в этом когда-то двухмиллионном городе, ибо остальные сожгли или вывезли в Китай, — смешила нас, но одновременно мы вдруг почувствовали, что начинаем обживаться. В этой пустыне у нас был свой автобус, свои места в нем, уютный уголок среди небытия.

Человек и впрямь удивительное создание.

LXII. Мы снова ехали по пустым замусоренным улицам, по сторонам тянулись дышащие холодом разбитые витрины магазинов, окна, из которых никто не выглядывал, виллы, заросшие кустарником, и многоэтажные дома, схожие с наспех изготовленными декорациями для киносъемок. За все это время нам никто, абсолютно никто не встретился, хотя размеры города нас все больше и больше поражали. Каждый новый перекресток был словно букет из новых тенистых бульваров и улиц. В глубине виднелись какие-то огромные здания, ослепительно сверкали белые стены вилл. Одна краше другой. Мы ехали мимо утопающих в цветах парков, высоких цоколей, с которых были сняты памятники, проносились по мертвым проспектам. Увидели ратушу в колониальном стиле, вход в которую был забит досками, и здание почты, где не было ни одного посетителя.

Нам показали большую прямоугольную площадь в центре города между железнодорожным вокзалом и отелем «Руайяль». Здесь стоял единственный в Кампучии католический собор. 19 апреля 1975 года, спустя 48 часов после вступления в город, полпотовцы взорвали его вместе со всем, что было внутри, а развалины так тщательно убрали, что теперь нельзя даже было распознать очертаний фундамента. А что со священниками? Они были расстреляны все до единого человека, как и буддийское духовенство.