Песня слов - [20]

И голубями в светлом мире

Дожить до растворенья дай,

Чтоб с гордостью неколебимой

Высокие черты несли

Как излияние природы,

Ушедшей в бесполезный цвет,

Сейчас для нищих бесполезный»

СИЛЬВИЯ

«Мне с Вами страшно.

Зачем бередить наши раны,

Еще не утеряли свет

Земля и солнце и свобода.

Возьмемте книгу и пойдем

Читать ее под шелесты фонтанов,

Пока еще охваченные сном

Друзья покоятся.

Забудем город».

Есть в статуях вина очарованье,

Высокой осени пьянящие плоды,

Они особенно румяны,

Но для толпы бесцветны и бледны,

И как бы порожденье злобной силы

Они опять стихией стали тьмы

В конце аллеи появляется старик философ:

«Увы, жива мифологема

Боренья света с тьмой.

Там в городе считают нас чумными,

Мы их считать обречены

Оттуда я, ужасную Венеру

Там вознесли. Разрушен брак

И семьи опустели, очаги замолкли,

Небесную Венеру вы здесь храните,

Но все мифологема»

СИЛЬВИЯ

«Ушел старик, боюсь, он занесет заразу в наш замок

С некоторых пор веселье как-то иссякает наше.

Все реже слышны скрипки по ночам,

Все реже опьянение нисходит

И иногда мне кажется, что мы

Окружены стеной недобровольно»

Во дворе появляется человек:

«Наш дивный друг всегда такой веселый

Повесился над Данта песнью пятой.

Нам Дант становится опасен,

Хотя ни в ад, ни в рай не верим мы».

Песнь оставшихся в замке:

Любовь, и дружба, и вино,

Пергамент, песня и окно,

Шумит и воет Геллеспонт,

Как чернобурный Ахеронт.

На берегу стоим, глядим,

К своим возлюбленным летим.

Свеча горит для нас, для нас.

Ее огонь спасает нас

От смерти лысой и рябой

В плаще и с длинною косой.

Песня Сильвии:

Но не сирены – соловьи

Друзья верны, друзья верны

И не покинут в горе нас,

Светить нам будут в бурный час,

Как маяки для кораблей,

Как звезды в глубине ночей

Вода сияет, бьет вода,

Сижу я с пряжею над ней

Вот сердце друга моего,

Заштопать сердце мне дано,

Чтоб вновь сияло и цвело

И за собой вело, вело!

НАЧАЛЬНИК ЦЕХА:

Избрали греческие имена синьоры,

Ушли из города, засели в замке,

Поэзию над смертью развели

И музыкой от дел нас отвлекают.

То снова им мерещится любовь,

Наук свободных ликованье,

Искусств бесцельных разговор

И встречи в зданиях просторных.

Но непокорных сдавим мы,

Как злобной силы проявленье.

Скульптор льет статую,

Но твердо знаем мы –

В ней дух живет его мировоззренья.

Должны ему мы помешать

И довести до исступленья.

Поэт под нежностью подносит нам оскал,

Под вычурами мыслью жалит,

А музыкант иною жизнью полн,

Языческою музыкой ласкает.

Ты посмотри, они бледны

И тщетно вырожденье прикрывают.

В одежды светлые облачены,

Змеиным ядом поражают.

ЮПИТЕР:

Меркурий, что видишь ты?

МЕРКУРИЙ:

Я вижу девушку в листве струистой

Она готовится купаться в вихре света

И с ней стоит толпа несчастных гномов.

ВЕНЕРА:

Ты зол на них, Меркурий,

Хоть век твой наступил,

В моем пребудут веке.

ЮПИТЕР:

Неподчинение судьбе карается жестоко

ВАКХ:

Я подкреплю их силой опьяненья.

АПОЛЛОН:

Искусства им дадут забвенье.

ВЕНЕРА:

Любовниками истинными будут.

Статуи прохаживаются. Одни идут гордо и <…>. Другие печально. Венеру ведут под руки Вакх и Аполлон, она идет, пошатываясь и опустив голову. На лужайке музы исполняют простонародные песни и пляски

Актеры снимают маски. Видны бледные лица.

В зале шум. Тептелкин вскакивает:

«Нам опять показали кукиш в кармане!»

Июнь 1925

Философ >*

Два пестрых одеяла,

Две стареньких подушки

Стоят кровати рядом

А на окне цветочки

Лавр вышиной с мизинец

И серый кустик мирта

А на стене – святитель,

Блюститель очага.

На узких полках книги

На одеялах люди

Мужчина бледносиний

И девочка жена

В окошко лезут крыши

Заглядывают кошки

С истрепанною шеей

От слишком сильных ласк

И дом давно проплеван,

Насквозь туберкулезен,

И масляная краска

Разбитого фасада

Как кожа шелушится

Напротив же развалин

Как кукиш между бревен

Глядит бордовый клевер

И головой кивает

И кажет свой трилистник,

И ходят пионеры,

Наигрывая марш

И кошки перед ними,

Задрав свои хвосты,

Перебегают спешно

Нагретый тротуар

Мужчина бледно-синий

И девочка жена

Внезапно пробудились

И встали у окна.

И вновь благоухая,

В державной пустоте

Над ними ветви вьются

И листьями шуршат.

И вновь она Психеей

Склоняется над ним

И вновь они с цветами

Гуляют вдоль реки

Пактол ли то стремится

Не Сарды ли стоят,

Иль брег Александрийский

Иль это Римский сад

Дома любовью стонут

В прекрасной тишине

И окна все раскрыты

Над золотой водой

Но голоса умолкли

И дождик моросит.

Теперь они выходят

В туманный Ленинград.

Но иногда весною

Нисходит благодать

И вновь для них не льдины

А лебеди плывут

И месяц освещает

Пактолом зимний путь.

Конец лета 1925

«Я стал просвечивающей формой…» >*

Я стал просвечивающей формой,

Свисающейся веткой винограда,

Но нету птиц, клюющих рано утром

Мои качающиеся плоды.

Я вижу длительные дороги,

Подпрыгивающие тропинки,

Разнохарактерные толпы

Разносияющих людей,

И выплывает в ночь Тептелкин,

В моем пространстве безызмерном

Он держит Феникса сиянье

В чуть облысевшей голове.

А на Москве-реке далекой

Стоит рассейский Кремль высокий,

В нем голубь спит –

В воротничке.

Я сам сижу –

На облучке

Поп впереди – за мною гроб,

В нем тот же я – совсем другой,

Со мной подруга, дикий сад;

Луна над желтизной оград

Осень 1925

Ворон >*

Прекрасен, как ворон, стою в вышине,

Выпуклы архаически очи

Вот ветку прибило, вот труп принесло,

И снова – тина и камни.