Песня слов - [17]

Отъявленной тенью стою и смотрю

И вновь оживляю поющую лиру

В открытых весною низких садах.

И птицы и ветер. И голос мешая

С цветами под снегом, брега я пою,

И легкую поступь подруги средь ночи

И теплые руки на теплых губах.

16 апреля 1924

«В одежде из старинных слов…» >*

В одежде из старинных слов

На фоне мраморного хора

Свой острый лик я погрузил в партер

Но лилия явилась мне из хора.

В ее глазах дрожала глубина

И стук сиял домашнего вязанья,

А на горе фонтана красный блеск,

Заученное масок гоготанье.

И жизнь предстала садом мне.

Увы, – не пышным польским садом.

И выступаю из колонн

Моих ночей мрачноречивых.

Но как мне жить средь людных очагов,

В плаще трагическом героя,

С привычкою все отступать назад

На два шага с откинутой спиною

20 апреля 1924

Отшельники >*

<1>

Отшельники, Тристаны и поэты,

Пылающие силой вещества. –

Три разных рукава, в снующих дебрях мира,

Прикованных к ластящемуся дну,

Среди людей я плыл по морю жизни,

Держа в цепях кричащую тоску,

Хотел забыться я у ног любви жемчужной,

Сидел смеясь на днище корабля

Но день за днем сгущалось оперенье

Крылатых туч над головой тройной,

Корон златых все тише шелестенье,

Среди пустынь вдруг очутился я

И слышу песнь во тьме руин высоких,

В рядах колонн без лавров и плюща:

«Пустынна жизнь среди Пальмир несчастных,

Где молодость, как виноград, цвела

В руках умелых садовода

Без лиц в трех лицах божества.

В его садах необозримых,

Неутолимы и ясны

Выходят из развалин пары

И вспыхивают на порогах мглы.

И только столп стоит в пустыне

В тяжелом пурпуре зари

И бородой Эрот играет,

Копытцами переступает

На барельефе у земли…

Не растворяй в сырую ночь, Геката, –

Среди пустынь пустую жизнь влачу,

Как изваяния, слова сидят со мною

Желанней пиршества и тише голубей.

И выступает город многолюдный,

И рынок спит в объятьях тишины.

Средь антикваров желчных говорю я,

Пустынных форм томительно ищу».

Смолкает песнь. Тристан рыдает

В расщелине у драгоценных плит:

«О для того ль Изольды сердце

Лежало на моей груди,

Чтобы она как Филомела,

Взлетела в капище любви,

Чтобы она прекрасной птицей

Кричала на ночных брегах»

Пересекает голос лысый

Из кельи над рекой пустой:

«Не вожделел красот я мира,

Мой кабинет был остеклен.

За ними книги в пасти черной,

За книгами сырая мгла

Но все же я искал названий

И пустоту обогащал.

Наследник темный схимы темной

Сухой и бледный, как монах

С супругой нежной в жар вечерний

Я не спускался в сад любви…»

Но выступает столп в пустыне

Шаги из келии ушли.

2

И в переходах отдаленных,

На разрисованных цветах,

Пространство музыкой светилось,

Как будто солнцем озарилась

Невидимой но ощутимой речь:

«Когда из волн я восходила

На Итальянские поля…

Но здесь нежданно я нашла

Остаток сына в прежнем зале.

Он красен был и молчалив,

Когда его я подымала,

И ни кудрей, и ни чела,

Но все же крылышки дрожали»

Хор

И, появившись вдалеке

В плаще багровом в ризе синей,

Седые космы распустив,

Она исчезла над пустыней

И смолкло все. Как лепка рук умелых:

Тристан в расщелине лежит,

Отшельник дремлет в келье книжной,

Поэт кричит окаменев.

Зеленых крон все громче шелестенье.

На улице у растопыренных громад

Очнулся я Проходит час весенний,

Свершенный день раскрылся у ворот

15 мая – 27 сентября 1924

«Поэзия есть дар в темнице ночи струнной…» >*

Поэзия есть дар в темнице ночи струнной,

Пылающий, нежданный и глухой

Природа мудрая всего меня лишила

Таланты шумные, как серебро взяла

И я из башни свесившись в пустыню

Припоминаю лестницу в цвету,

По ней взбирался я со скрипкой многотрудной

Чтоб волнами и миром управлять.

Так в юности стремился я к безумью

Загнал в глухую темь сознание мое,

Чтобы цветок поэзии прекрасной

Питался им как почвою родной

20 сентября – 10 октября 1924

«Одно неровное мгновенье…» >*

Одно неровное мгновенье

Под ровным оком бытия

Свершаю путь я по пустыне,

Где искушает скорбь меня.

В шатрах скользящих свет не гаснет

И от зари и до зари

Венчаюсь скорбью – и прощаюсь

И вновь венчаюсь до зари.

Как будто скорбь владеет мною,

Махнет платком и я у ног

И чувствую за поцелуй единый

Я первородством пренебрег.

30 сентября – 7 октября 1924

«Под чудотворным нежным звоном…» >*

Под чудотворным нежным звоном

Игральных слов стою опять

Полудремотное существованье

Вот, что осталось от меня.

Так сумасшедший собирает

Осколки, камешки, сучки,

Переменясь, располагает

И слушает остатки чувств.

И каждый камешек напоминает

Ему, то тихий говор хат

То громкие палаты дожей,

Быть может, первую любовь

Средь петербургских улиц шумных

Когда вдруг вымирал проспект

И он с подругой многогульной

Который раз свой совершал пробег

Обеспокоен смутным страхом

Рассветом детством и луной.

Но снова ночь благоухает

Янтарным дымом полон Крым

Фонтаны бьют и музыка пылает

И нереиды легкие резвятся перед ним.

Октябрь 1924

«Не тщись художник к совершенству…» >*

Не тщись художник к совершенству

Поднять резец искривленной рукой,

Но выточи его, покрой изящным златом

И со статуей рядом положи,

И магнетически притянутые взоры

Тебя не проглядят в разубранном резце,

А статуя под покрывалом темным

В венце домов останется молчать.

Но прилетят года, резец твой потускнеет

Проснется статуя и скинет темный плащ

И, патетически перенимая плач,

Заговорит, притягивая взоры.

4 октября 1924

«О, сколько лет я превращался в эхо…»