Песня для зебры - [98]

— Ясное дело.

Снова пауза, ей нужно взять себя в руки.

— Ну вот, эта миссис Лемон, она же христианка, а потому вызвалась приютить наших детей бесплатно. И Амелия, одна из моих подопечных в воскресной школе, даже нарисовала картинку: над морем светит солнце, похожее на большой улыбающийся лимон, понимаешь?

— Понимаю.

— И тут выясняется, что у миссис Лемон со здоровьем нелады. — Ханна в гневе повышает голос, изображая миссис Лемон: — “Просто у меня слабое сердце, голубушка. Мне нельзя волноваться. А я ведь понятия не имела, что… Ну, я думала, это просто дети из бедных семей”.

Трубку перехватывает Грейс, негодующая не меньше Ханны:

— А еще это симпатичное кафе на полпути к Богнору[51]. С надписью “Приглашаем экскурсионные автобусы”. Мы с Ханной замечательно там договорились. Тридцать куриных ножек плюс бесплатные порции для сопровождающих и для водителя. И каждому по прохладительному напитку. За все вместе сто фунтов. Все по-честному, так?

— Очень даже, Грейс. Звучит вполне разумно.

— Наш водитель лет пятнадцать возит экскурсионные группы в это симпатичное кафе. Школьников, самых разных детишек. Правда, белых. И когда владелец понял, что наши — чернокожие, сразу вдруг вспомнил, что у него новые правила. Понимаете, говорит, вся проблема в пенсионерах. Они ведь к нам ходят, чтобы поесть спокойно. Вот почему мы не позволяем детям у нас питаться. Ну, кроме белых детей.

— Знаешь что, Сальво? — Это опять Ханна, уже в боевом настроении.

— Что, милая?

— Может, Конго объявит войну Богнору и захватит его, а?

Мы дружно смеемся. Изложить ей мой гениальный план, рискуя дать дополнительный повод для беспокойства, или оставить на потом? Лучше на потом, решаю я. Ей еще Батиста разыскивать, забот и без меня хватает.

Гениальный план требует обстоятельной подготовки.

На протяжении пяти часов, перекусив остатками холодной лазаньи, я тружусь за ноутбуком. С помощью переведенных на английский отрывков записей с пленок и из моих блокнотов, а также подборки дословных цитат из разговоров Филипа по спутниковому телефону я составляю убедительное разоблачение заговора, который, как заверял меня мистер Андерсон, должен был послужить интересам нашей родины. Отбросив традиционное “Уважаемый мистер Андерсон”, я открываю огонь так: “Зная Вас как человека честного и принципиального…” Но, кроме того, я знаю, что читает он медленно, вдумчиво и не любит навороченных фраз, поэтому ограничиваю свое повествование двадцатью тщательно скомпонованными страницами текста, добавив в качестве посткриптума описание незаконного взлома квартиры в “Норфолк Мэншнс”. Заключительным аккордом называю свой опус “Я обвиняю!”, как пылкое письмо Эмиля Золя в защиту полковника Дрейфуса, которое брат Майкл почитал непревзойденным примером моральной стойкости. Сохранив файл на дискету, я бегу вниз, чтобы распечатать документ у миссис Хаким, поклонницы современной оргтехники. Наконец, после того как вернул украденные пленки и блокноты в укромное место за шатким гардеробом, отправил туда же мой экземпляр “Я обвиняю!”, а дискету из соображений безопасности разломал и выкинул в мусорный ящик на кухне, я включаю шестичасовые новости и с удовольствием убеждаюсь в том, что в них по-прежнему нет никаких будоражащих сообщений о сумасшедшей зебре в бегах.

*

Сама по себе организация нашей конспиративной встречи с Батистом не произвела на меня особого впечатления, впрочем, иного я и не ожидал. Поскольку он отказался сообщить свой нынешний адрес, они с Ханной договорились, что она приведет меня в кофейню “Рико” на Флит-стрит в десять тридцать вечера. Оттуда его безымянный соратник доставит нас на безымянное место встречи. Первое, о чем я подумал, — мои пленки и блокноты: надо ли их взять с собой или же лучше оставить в тайнике? Я, конечно, и в мыслях не держал передавать их Батисту при первой же встрече, но понимал, что из преданности Ханне обязан взять их с собой.

Учитывая ее утренние неприятности и хлопоты во второй половине дня, я предполагал, что найду Ханну в дурном настроении, однако, к моему облегчению, вышло совсем наоборот. Всего час назад у нее состоялся долгий телефонный разговор с Ноа, что и привело ее в прекрасное расположение духа. Как обычно, сначала она осведомилась у тети, нет ли каких тревожных новостей, но та отмахнулась: “Пусть сам тебе все расскажет” — и передала трубку мальчику.

— Представляешь, Сальво, он в классе третий по успеваемости! — рассказывала мне Ханна, сияя от гордости. — Я поговорила с ним по-английски, чтобы проверить, как он усваивает язык, и была просто потрясена его успехами. А вчера их школьная команда выиграла детский кубок Кампалы, и Ноа чуть не забил гол!

Я полностью разделял ее радость, но тут на улице взвизгнули тормоза и перед кафе остановилась сиреневая “БМВ”. Из открытых окон гремел рэп. Водитель в темных очках носил остроконечную бородку, как Дьедонне. Дюжий африканец на пассажирском сиденье чем-то напоминал Франко. Едва мы сели в машину, водитель со всей дури нажал на газ. Петляя туда-сюда, он мчался на юг, практически не обращая внимания на сигналы светофоров и то и дело заезжая на полосу, предназначенную для автобусов. Мы на полном ходу проскочили через пустырь, отведенный под свалку для автопокрышек, потом еле увернулись от вылетевшей из-за поворота инвалидной коляски — на ней, раскинув руки, точно акробаты, балансировали трое подростков. Наконец машина резко затормозила, водитель выкрикнул “Тут!”, лихо развернулся в три приема и укатил прочь, оставив нас в вонючем переулке, вымощенном булыжником. Над викторианскими печными трубами вздымались подъемные краны, подобно гигантским жирафам они уставились на нас с оранжевого вечернего неба. К нам вразвалочку подошли два африканца. Тот, что повыше, был затянут в шелковый фрак и обвешан золотыми украшениями.