Песни вещих птиц - [28]
На стене справа от входа разрасталось и ветвилось огромное дерево, в дупле которого угадывалась ещё одна дверь. Марьяна вошла внутрь дерева и оказалась в кромешной тьме. Вытянула руку, провела по шероховатой коре, нащупала ручку новой двери, но замерла на мгновение. Постояла так, словно окунаясь в начало начал, где ещё ничего нет: не сплетено, не начертано, не сделано. Страшно выходить, страшно браться за веретено, ведь как сплетёшь, так и сложится. Остаться бы молчаливым деревом, врасти корнями… Что за странная мысль! Кожа её не древесная кора, она уже покрылась мурашками, уже ждала новых ощущений. От человечьей природы никуда не денешься.
Марьяна надавила на ручку и очутилась посреди густого леса. Чего только ни видела она за последние часы, но такого не ожидала. Огромные ели уходили в самую высь, пронизывали небо, больше похожее на воду. В той воде плавали рыбы и киты, сливались и расходились, искрилась их чешуя, сверкали глаза.
Марьяна ступила на тропу. Дзинь! – травинка раскололась пополам, звякнула о камень. Весь лес был хрустальным. Хрустальная трава, хрустальные цветы и листья, даже ягоды земляники – и те хрустальные. Зелень травы казалась здесь ярче, краснота ягод сочнее обычной, но всё застыло, будто в огромном музее. Даже птицы и белки на ветвях, словно статуэтки, смотрели алмазными глазами. Дивно и странно было идти по такому лесу. Всё притягивало взгляд, всё изумляло. Волосы растрепались, Марьяна вытянула все шпильки до одной, бросила на тропу. «Интересно, куда я туфли подевала?» – подумала она, но эта мысль, как незваная гостья из другого мира, не найдя себе места, умчалась прочь. Рыбы плыли по небу, а Марьяна ступала по тропе, не помня себя, никого не помня.
Сколько она шла, не сказала бы, но вдруг небесные рыбы замерли, а птицы, наоборот, взмахнули крыльями и сорвались с ветвей. Травы всколыхнулись, ветер принёс их аромат, горький, полынный, а вместе с тем неведомый цветочный, медово-сладкий. Запахи пробудили застывшие чувства, все разом. Страх, сожаление, боль, тоску, любовь, снова страх, сожаление… И не только всё то, что переживала сама, а гораздо больше. Может, это все судьбы, увиденные в камнях, ожили в ней разом. Марьяна ощутила тоску по утраченному навеки – но кем и когда утраченному? В её жизни не случалось трагедий, но где-то случались – вокруг, всегда. Горе оставляло глубокие следы. Как жить среди них? Марьяна упала на траву, не в силах идти, и разрыдалась. Она рыдала отчаянно, пока горечь не сменилась облегчением. Тогда она будто сбросила лишнее с плеч и сладко уснула прямо в высокой траве, в невиданном лесу мира тёмного, непроявленного.
Андрей закрылся ото всех. Говорил редко и по необходимости. Ночами сидел и смотрел в усыпанное звёздами небо. Луна светила, сверчки пели, травы пахли. Обычная летняя ночь. Только вот теперь без неё. Уже третья. Воспоминание об огненных рунах вокруг догорающего костра не отпускало. Может, и правда бабка Пелагея что подсказала? И не такой уж бред несли девчонки? Потустороннее… А любимая что же, очутилась по ту сторону? Ведь нигде её нет, ни живой, ни мёртвой. Поговорить с сёстрами Марьяны не хватало сил. Андрей не мог даже выйти из комнаты до темноты. Сидел в четырёх стенах и винил себя. Старался надеяться. Он призывал рассудок изо всех сил, но тот лежал в нокауте, сражённый душевной болью.
В эту ночь он вышел за ворота, отправился вдоль по улице, за поворот. Там дома строились не так плотно, как в центре деревни, а совсем на отшибе стоял…
«И зачем я сюда пришёл?» – подумал Андрей, очнувшись. Ноги сами привели его к покосившемуся забору под старой яблоней. В окошке всё так же горел свет. Андрей ступил на двор, удивляясь, что был здесь всего три дня назад. Казалось, прошла целая жизнь. Он поднялся на крыльцо, постучал, словно в бреду.
Дверь отворилась. Пелагея Ивановна посмотрела на него с жалостью, укоризненно покачала головой:
– Ну, заходи, раз явился.
Она провела его в гостиную, указала на старое выцветшее кресло, Андрей покорно сел.
– Не удержал, значит?
– В смысле – не удержал? Она что, сама ушла?
По спине пробежал неприятный липкий озноб. Хотелось поскорее уйти прочь, но в груди кольнуло: снова идти туда, где нет её… Старушка как ни в чём не бывало стала хлопотать над чаем.
– По своей, по своей. Сам уже подозреваешь, что колдовство творилось. А знаешь, в чём дело? Слишком ты здешний, Андреюшка, слишком… Земной, что ль? А Марьяна – она не того поля ягода. Да и сёстры её, и Лёшка, видишь, какими оказались. Думаешь, только сейчас с потусторонним встретились? Нет, голубчик, они к такому давно готовы были, уж ты мне поверь.
Чай в треснувшей кружке пах едва уловимым волшебством – тем самым, которое он ощутил на реке, у рунического круга. Вовек теперь ни с чем не спутает.
– Я тебе вот что, Андреюшка, покажу… – Пелагея Ивановна присела у сундука, открыла позолоченным ключом, попыталась поднять тяжёлую крышку, но схватилась за спину. – Не подсобишь?
Сундук был забит старинной утварью. Пелагея Ивановна, кряхтя, порылась среди добра и вытащила со дна тряпичный свёрток. Бережно положила на стол, потом выудила ещё и клубок серебристых ниток.
