Песни вещих птиц - [26]
Дивья резко развернулась и пошла к реке, зашла в воду по пояс. Первой за ней последовала Янина, затем нерешительно ступила Надя, потом Ксюша, перекинув через голову ремешок неразлучной сумочки, а за ними и Лёша. Он всё ещё не мог поверить, что не спит. Дивья приказала встать кругом и взяться за руки. В правой руке Лёши оказалась ладонь Ксюши, а в левой – Дивьи. Он ещё ждал, что проснётся, но вместо этого только глубже погружался в густое сонное марево.
– Должна вас предупредить, – вдруг вспомнила Дивья. – Когда произнесу заклинание, к нам сплывутся русалки. Мне они ничего сделать не смогут, но вам будут мешать, попытаются увлечь за собой. Не смотрите на них, тем более не разговаривайте.
– А то что? – спросила Янина.
– Застрянете здесь с ними.
– Как это… застрянем?
– Просто не смотрите на воду, а лучше закройте глаза, и всё будет хорошо. И не произносите ни слова.
Дивья помолчала немного, а потом зашептала:
– В воду тёмную,
В бездну предвечную,
Бел-горюч камень,
Веди.
Дверь отвори.
Страх отведи.
Сердце чистое,
Духом смелое
Путь да пройдёт,
Что надо, вернёт
Да на круги свои.
Небо будто снова потемнело, не пропуская первые проблески рассвета. Вода заволновалась, показались чёрные тени русалок: бледные бесстрастные лица, зеленоватая кожа, сплетённые с водорослями волосы. Но близко они не подплывали, с опаской поглядывая на Дивью: видно, водяные духи боялись дочери трёх богинь.
– В воду тёмную,
В бездну предвечную,
Бел-горюч камень,
Веди.
Закружило, усыпило, потянуло в мир тёмный, глубокий, в мир непроявленный. В новый круг, в новый виток – на самое дно. Там сплелась нить, заплелась среди камней, повела за собой. Там соткалось кружево – по узорам его уж проложен путь.
Третий виток. Пути
По улице шёл юноша – мимо шумных компаний, пожилых пар и щебечущих девчонок. Шёл напрямик через сквер, то подставляя лицо брызгам фонтанов, то вдыхая городскую пыль. В сквере торговали воздушными шарами и рисовали карикатуры, уличные музыканты сегодня отчего-то решили затянуть романтическую балладу. Играли с душой, и он, кинув музыкантам купюру, заслушался. Песню ненадолго заглушило громыхание рока от стаи байкеров. Мотоциклы взревели на светофоре и умчались вдаль, а слова баллады стали ещё проникновеннее, словно о ребятах в чёрных кожаных куртках в ней и пелось. Нет, пелось о птицах, о «девицах» каких-то или о девицах-птицах… Асфальт завибрировал – это проехал на глубине поезд в метро. На этой станции так всегда: слишком близко к поверхности. Никто не обратил внимания, только у юноши вибрация отдалась в груди. Неспроста это, неспроста. Слова не его – деда. Всякая любопытная вещь или странное совпадение оказывались в его жизни неспроста, потому что жизнь юноша вёл необычную.
Но именно сегодня ужасно хотелось всего самого обычного. Ему осталось перейти площадь. Там, на другой стороне, наверняка уже стоит девушка, которой он назначил свидание. Но его – проклятье! – вдруг потянуло домой. Знал же, что ничего не выйдет! Что прозвучит какая-нибудь баллада, пролетит стая чёрных байкеров, а подземный поезд вызовет вибрацию в душе… Расскажи это ей, хорошенькая отговорка не прийти!
Кажется, она там: вертит головой, высматривает – но он уже свернул в подземку. Проклятая вещь распоряжается им, а не он ей. Лежит там, в шкафу, и приказывает явиться, когда ей вздумается. Или кому вздумается? Сопротивляться он не может, иначе задохнётся, разлетится на части, но и в полусмерти доползёт, прижмёт к груди оберег. Только не оберегает он его, а медленно убивает.
«Сила духа нужна, сила духа», – твердил дед, и юноша взращивал в себе эту силу, стиснув зубы. Но стоило расслабиться, на свидание, например, пойти – натягивалась нить, и он будто падал лицом вниз.
Все усилия тщетны, всё заново.
Сразу, как только она открыла глаза, стало ясно: в комнатах никого нет. Мать всегда отличит пустую тишину от тишины спящего дома.
Горел торшер, за окном светлело. На ней было домашнее платье. Она и не заметила, как уснула прямо на заправленной постели. И речи не было о том, чтобы ложиться спать в это тревожное время, но усталость брала своё. Муж склонил голову в кресле у окна, даже во сне глубокая морщина между бровей не разгладилась.
Она тихонько вышла из спальни и прошлась по дому. Двери плотно закрыты, будто этим её можно обмануть, – кроме той, что вела в комнату Марьяны.
Сюда стекалась старинная мебель со всего дома. Рядом со шкафом стоял массивный трельяж, у окна – стол на округлых ножках. Не то чтобы Марьяна собирала антиквариат, просто само так вышло. Вот и прялка будто всегда стояла в этой комнате.
Нить нашлась сразу, добротная, пуховая. Платок из такой пряжи согреет в любые холода. Когда она в последний раз садилась за прялку? Может, вообще никогда. Может, это память предков двигала её руками. Моток на кудель – и за работу. Веретено закружилось, нить заплясала в пальцах.
Он проснулся резко, как от тревожного сна, никак не мог понять, то ли он у себя дома, то ли в каменном подземелье, где без устали работают пряхи. Кажется, именно они ему и снились.
– Ты чего, жена? – спросил он, встав на пороге комнаты старшей дочери. – Детей перебудишь – решат, что ты с горя умом тронулась.
