Песни улетающих лун - [35]

— Чего тебе? — нетерпеливо спросил его Яков.

Мальчик не отвечал.

— Ну? Чего тебе надо?! — крикнул Шейнис со злобой.

Малыш вместо ответа начал дрожать всем телом.

— Чтоб на глаза мне больше не попадался! Щенок… — и Яков, отвернувшись, зашагал дальше.

Он прошел полквартала и тут, машинально опустив руки в карманы, остановился. Вытащив из кармана галеты, уставился на них, как будто видел впервые; потом торопливо пошел, почти побежал назад.

— Эй! — крикнул он громко. — Эй, пацан!

На улице, где три минуты назад повстречался ему ребенок, никого теперь не было. Шейнис огляделся вокруг; дойдя до ближайшей арки, заглянул и во двор.

Двор, как и улица, был совершенно пуст. Яков, выругавшись, вернулся к ограде, швырнул галеты в канал и, вслух матерясь, опять зашагал по набережной.

Прошло не менее часа, прежде чем Яков окончательно понял, что заблудился; черные стены домов, атланты и кариатиды, колонны и железные трубы окружали его призрачным лесом. Время от времени между вымершими кварталами выплывали узорчатые ограды: там вдоль пустынных набережных тянулись мертвые реки.

Нога Якова натолкнулась на что-то твердое. Вздрогнув, он быстро отдернул ногу; потом, вглядевшись, невесело усмехнулся: перед ним, полузасыпанный снегом, лежал труп женщины. Лицa женщины было не разобрать, и только краешек шерстяного платка, голая восковая ладонь и кончик ботинка торчали из наметенного снегом сугроба.

— Проклятый город, — пробормотал Шейнис, посмеиваясь, и однако же обходя труп стороной и стараясь на него не глядеть. — Кругом мертвецы…

Он прошел метров тридцать, стараясь не думать о трупе… и обернулся резко: ему показалось, что за спиной он слышит шаги… Улица была все так же пуста; женщина лежала на своем месте. Яков, опять усмехнувшись, прибавил шагу.

На другой труп он наткнулся десять минут спустя. Тот самый мальчик, который всего час назад подходил к нему возле канала, лежал на спине поперек дороги; на его лице видны были следы голодных страданий.

Подойдя ближе, Шейнис почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Тогда, в первый раз, мальчик был в вязаной шапке и зимнем пальто, — теперь же на нем была шапка-ушанка и куртка. Когда это успел он переодеться?

Не решаясь ни обойти, ни перешагнуть через тело, Шейнис устремился обратно. Он миновал мертвую женщину, несколько улиц, через мост перешел канал, снова свернул на какую-то показавшуюся знакомой улицу. Двухэтажный, с колоннами, дом смотрел на него обгоревшими дырами окон, сквозь них и крышу, разрушенную бомбой или снарядом снегом сочилось небо, — в одном из окон торчало улыбающееся лицо умершего мальчика…

— Ненавижу! — отскочив, крикнул мальчику Яков. — Ненавижу!… Проклятый город!

Он побежал. Детский смех эхом летел по улице, фасады домов, колонны и трубы выпрыгивали из темноты и падали в нее снова; в черных крест-накрест заклеенных окнах дрожал саблевидный вырез.

По щекам Якова лился холодный пот.

А над заливом и над болотами, над соснами и еловой пусторослью, над голодными русскими деревнями и вымершими деревнями ижоры уже просветлело небо; три раза крикнула что-то холодному восходящему солнцу птица. Крикнула первый раз — вышел из леса западный ветер, пронес над миром горькую песнь славянства; птица крикнула снова — вышел ветер восточный, пронес песню финнов; третий раз крикнула птица — вышел северный ветер, пронес воинственный клич варягов. И больше уже не слышно было ни звука, и голубой сыпался с неба снег, — и только следующей ночью от пусторосли к заливу пролетели семь сов, и из леса за ними вылетел ветер южный, и над замерзшими реками послышалось пение никому неизвестного, исчезнувшего навсегда народа…

Глава пятая. Майсы безумного ребе

1

Степан Малюго еще раз поднял глаза на Шейниса и не нашел в генеральских глазах ничего, что могло бы его обнадежить. Он помолчал, затем опустил взгляд на свои дрожащие пальцы.

Яков, сложив за спиной руки, прохаживался по комнате; мерное постукиванье маятника на стене перекликалось с его шагами.

Собравшись с силами и нервно вздохнув, Степка продолжил свой невеселый рассказ:

— Ну, расстреляли литовцы первую партию, в машину полезли, — и обратно. Только мы, значит, Волчьи Овраги проехали, уже у кладбища были, как на дорогу два человека выскочили, чуть мы их не задавили. Махнули рукой, да к оврагам бросились.

— Что за люди? — Шейнис стоял к Малюго спиной, постукивал пальцами по подоконнику.

— Да я ума не приложу, Яков Львович. У нас я их вроде видел. Но давно, может, в детстве еще… Один — крепкий такой мужик, бородатый, другой — молоденький, может, сын его. Ну, литовцы с машин попрыгали, огонь вдогонку открыли: решили, партизаны чего придумали. Да вроде — тишина, ничего не слышно. Литовцы к Оврагам вернулись, даже окружить их хотели, все партизан боялись, — а там и нет никого, кроме… — Степка с опаскою посмотрел на Шейниса.

— Дальше. — Голос Якова был ровным и тихим; лица же его, одетого мертвой пленкой, Малюго было не разобрать.

— Яков Львович, да я уж как просил не трогать ваших! Ну какой прок с хлопца больного да со старухи? Так они же звери, литовцы-то, и потом пьяные все. А тут еще дочки ваши: женщины как-никак…