Песни улетающих лун - [36]

При этих словах широкие плечи Якова вздрогнули, как от удара. Он быстро повернулся к Степке лицом, в глазах его блеснул бешеный огонек. Но он тут же овладел собой, и голос его звучал по-прежнему ровно, когда он спрашивал:

— Те люди, из-за которых машина остановилась, куда делись?

— Не знаю я, Яков Львович, — Малюго, жалея мучительно, что сболтнул лишнего, тоже был рад поменять тему. — Вроде бы и убежать-то никуда не могли. Зачем им понадобилось литовцев к Оврагам заманивать? Мне иногда кажется, что не было их. “Как, то есть, не было”? — спросил он за Шейниса, теперь глядящего на него в упор. — Не знаю, как вам даже и объяснить, Яков Львович. Как будто приснились они нам, как будто не люди то были, а бесы…

В это время из часов на стене выпрыгнула кукушка, крикнула громким противным голосом.

Шейнис опять повернулся к окну, Малюго же, мучаясь паузой, снова затараторил:

— Главный их, Йонас, говорит мне, что ж ты, мол, сразу такое место не показал, зачем мы первую партию к черту на кулички везли? Ну вот, остальных евреев они уже в Волчьих Оврагах… А что врут про меня, будто это я посоветовал Розену там…

И тут Яков, больше не сдерживаясь, издал страшный животный рык и, в двух прыжках оказавшись возле Малюго, сгреб Степку в охапку.

На какое-то время они опять встретились: зеленые, круглые от испуга глаза Степана и мутные, горящие неуемной злобой — Якова. Ноздри Шейниса хищно раздулись, коршунячий мясистый нос горбился; на дергающихся губах вскипала пена…

Удар в лицо отшвырнул Малюго к стене. Обтирая спиной побелку, Степка сполз на пол. Он сел на корточки, обеими руками пытался прикрыть голову; Шейнис, обрушивая на него удары хромового сапога, кричал истеричным голосом:

— Я тебе обещаю, сука!! Слышишь?! Своими руками тебя пристрелю в Волчьих Оврагах…

Голос его резко вдруг оборвался. Малюго, съежившись и боясь выглянуть, ожидал новых ударов, но на этот раз страх его был напрасным.

— Нет… — чуть слышно проговорил Шейнис.

Малюго, наконец, выглянул.

— Нет… — Шейнис, шатаясь, прошел круг по комнате. Губы его по-прежнему дергались, но теперь еще время от времени складывались в дикое подобье улыбки.

Затем, как будто его не держали ноги, Яков навалился на дверь; улыбнулся, как сумасшедший; неизвестно к кому обращаясь, выдавил:

— Нет, нет… только не в Волчьих Оврагах… — и, вслепую шаря рукою по воздуху, вывалился из комнаты.

Как пьяный, шатаясь, Яков шагал по местечку; посмеиваясь, бормоча что-то себе под нос, все ускорял свой шаг. Пару раз с ним поздоровались, — он даже и не заметил, — и встречные с испугом и удивлением следили за странным выраженьем его лица, за нелепой походкой, за прыгающими, в кровь искусанными губами…

А по вечернему, потемневшему небу плыли над Шейнисом облака. Красилась в серый и синий разлитая по дворам стынь. Ленивыми хриплыми голосами переругивались собаки, а над яблонями и над грушами, над колодцем без журавля и над спаленною хатою Клавдии Высатинской летели черные и серые птицы: галки, вoроны и ворoны — летели со всех сторон и растворялись в воздухе над лысеющей, в изморозных проблесках седины, головой неизвестно от кого и куда спешащего генерала.

2

Сквозь ставни одной из низеньких хат недалеко от колодца струился неяркий свет.

Яков, вздрогнув, остановился: оттуда, из прикрытых ставнями окон, доносились до него голоса. Шейнис не мог разобрать слов, но по знакомым с детства напевам, по тому, как в речитативе то поднимались со стоном и повисали в воздухе, то вдруг, обрываясь, стремительно падали дрожащие звуки, он понял, что в хате молятся его соплеменники.

Затаив дыхание, словно боясь пропустить что-то важное, Яков прислушивался. Сонный и чистый воздух нес запахи свежей земли и пота; теплой и пресной сыростью пахли травы; негромко и сверхъестественно вплеталась в дыханье деревьев в саду льющаяся из окна молитва.

Через минуту, как зачарованный, Яков пошел на звук. Он отворил калитку; поднявшись по скрипящим ступеням, вошел в незапертый дом. Темные и пустые сени привели его в просторную горницу, освещенную неярким, идущим непонятно откуда светом.

У ветхого заваленного книгами стола посреди комнаты спиной к Шейнису стоял с молитвенником в руках седовласый старик в штраймл: по всей вероятности, он был хасидским ребе. Несколько из его хасидов сидели с книгами на расставленных по комнате стульях, кто-то, раскачиваясь, подвывал стоя. Никто из них не заметил застывшего на пороге Якова, широко раскрытыми злыми глазами уставившегося на неизвестно откуда взявшихся тут евреев.

Наконец ребе, поцеловав, положил книгу на стол и в глубокой задумчивости повернулся к генералу лицом. В этот момент глаза их встретились: старик этот был не кто иной, как реб Борех Злочевер.

Несколько секунд оба, пораженные неожиданной встречей, смотрели друг на друга молча.

— Яков! — воскликнул ребе и, подбежав к Шейнису, трясущимися руками обнял его за плечи. — Какая радость! Значит, Господь не забыл обо мне!

Яков с отвращением и непонятным ему самому ужасом, пробежавшим вдруг мурашками по спине, отклеил вцепившиеся в него руки.

— Как вы здесь оказались? — спросил он, пытаясь унять все нарастающую в ногах дрожь. Уже овладев собой, он добавил чуть громче и злее: — Как вы здесь оказались, и что вы здесь делаете?