Песни Кавриса - [20]

Вот почему, очевидно, Каврис мысленно беседовал с дядей, не веря, что больше никогда с ним не увидится.

…Сегодня учитель математики, Григорий Семенович, выглядел сердитым и недовольным. Он досадливо протирал очки и оглядывал притихший класс со строгим упреком — никто не мог доказать теоремы.

Макар стоял у доски, вертел в пальцах кусочек белого мела и мотал головой, как ленивая лошадь.

— Садись. Двойка! — сухо произнес Григорий Семенович, подвигая к себе классный журнал.

После Макара вызвали Тонку. Она начертила чертеж, написала условие: что дано и что требуется доказать. Но дальше этого дело не пошло.

— Танбаев! — Учитель взглянул на Кавриса, поднявшего руку.

Каврис, выйдя к доске, уверенно застучал мелом. Хмурое лицо Григория Семеновича прояснилось, а когда Каврис кончил доказательство, учитель сказал, обвращаясь ко всему классу:

— Вот как надо готовиться к урокам! Ясно? Если так будет продолжаться, то из Танбаева может выйти отличный математик.

— Он по всем предметам так успевает! — выкрикнул с места нетерпеливый Пронка.

— Вот как? Не мешало бы всем у него поучиться, тем более сами знаете, как ему нелегко пришлось.

…Этот день Каврис запомнил на всю жизнь. Он готовился к нему целый месяц. Остались позади школьные собрания, а потом и заседание бюро, когда Танбаева и его друзей принимали в комсомол. Но еще предстояло одно, самое главное, — вызов в райком и вручение комсомольского билета. После уроков, когда Каврис шел по коридору, он столкнулся с Софьей Михайловной и секретарем комсомольской организации.

— Танбаев, — остановила его секретарь, — в три часа в райком комсомола. Подготовился?

— В этом нет сомнения, — ответила за Кавриса Софья Михайловна, — он у нас дисциплинированный.

«Будут вручать комсомольский билет! Мне!» Каврис вихрем помчался по коридору и едва не сбил с ног Тонку.

— Что с тобой? — спросила она.

— Что и с тобой! В три часа нас вызывают в райком.

— Ой, боюсь! — тоненько вскрикнула Тонка. — Только бы поменьше вопросов задавали.

— Ты трусливый заяц!

— Тебя, конечно, со мной не сравнить. Вон как тебя все хвалят! — Девочка обиженно поджала губы.

— Не сердись! — Каврис примирительно тронул ее за руку.

Но Тонка словно не слышала его последних слов — она пристально смотрела на его голову.

— Что ты там увидела? — недовольно пробурчал Каврис, заметив ее странный взгляд.

— Седые… волосы седые…

— Врешь!

— Нет, правда! Хочешь, вырву?

— И много?

— Не очень, но все-таки есть.

— Никто не замечал, а вот ты…

— Говорят, если пристально смотреть, то и на солнце родинки увидишь. Просто никто, наверно, на тебя так не смотрит, как я, — закончила Тонка и смутилась. — Ладно, я пошла.

«Чего это она? — подумал Каврис. — Дались ей мои волосы! Все-таки девчонки глупый народ. Тут такое дело, а она про седые волосы… Что особенного нашла?»

…Девушка в гимнастерке, секретарь райкома комсомола, была похожа на военного комиссара.

— Вот мои питомцы, — сказала ей Софья Михайловна. Видно было, что и она волнуется за ребят: как-то они ответят на вопросы, как будут вести себя в такой ответственный момент своей жизни.

Секретарь смотрела на ребят строгими глазами.

— Все знакомы с Уставом? Но прежде давайте-ка поговорим по душам. То, что произойдет в этот день, изменит вашу жизнь не только на сегодня, но и на много лет вперед. Комсомолец — звание высокое, и, пожалуйста, подумайте об этом, проверьте себя, можете ли принять его с чистой душой и чистой совестью. Пусть каждый расскажет о себе. Предлагаю начать Танбаеву. Прошу тебя, Каврис.

Сначала Каврис очень волновался, но, заметив, как серьезно и внимательно смотрят на него ребята, Софья Михайловна и секретарь, быстро освоился и рассказал о себе все, начиная с первой похоронки и кончая недавним случаем — поимкой дезертира.

Девушка в военной гимнастерке слушала очень сосредоточенно, не прерывая ни одним вопросом, хотя Каврис говорил почти целый час. Софья Михайловна нервно теребила край пухового платка, у Тонки дрожали губы, а мальчишки хмурились и сжимали кулаки, особенно в том месте рассказа, где Каврис боролся с дезертиром — подлым трусом и грабителем. Потом он отвечал на вопросы по Уставу ВЛКСМ. Отвечал четко, без запинки.

— Что, если перед тобой, Танбаев, — спросила секретарь, — вновь оказались трудности? Как бы ты поступил?

— Как герои-комсомольцы!

— Верю тебе — это не пустые слова. Хотя ты не был на фронте, не совершал героических поступков, но примеры из твоей жизни говорят нам, что ты можешь быть сильным, честным, принципиальным, не отступишь от своей цели, не струсишь, не предашь. Можешь считать себя принятым в ряды Ленинского комсомола. — Девушка в военной гимнастерке крепко пожала Каврису руку и приколола на грудь комсомольский значок.

Комсомолец Каврис вышел из райкома окрыленный. И хотя на дворе стояла ранняя зима, ему казалось, что яркое солнце светит тепло, по-летнему. Провода пели, как струны чатхана. Сухие тополиные листья, кружась по мерзлой земле, тоненько выводили свой нежный напев. Даже молчаливая зимняя синица просвистела по-весеннему: «Дин-тень»!

Вечером все, кого приняли в комсомол, собрались идти в кино. У Кавриса, конечно, денег на билет не оказалось.