Песни Кавриса - [11]

Макар выбрал самую жирную тушку и стал сдирать с нее сало.

— Зачем обдираешь? — удивился Каврис.

— Сусличье сало для сапог годится. Смажешь — долго носиться будут.

Каврис никогда не был завистником, но, глядя на Макара, как тот мажет салом новые сапоги, вздохнул. Сам он с ранней весны ходит босиком, и от этого ноги стали шершавыми и черными, как вороньи лапы.

— А ты почему за сусликами ходишь? Разве вам еды не хватает?

— У нас, как у всех. А что я салом сапоги мажу, так это для того, чтобы можно было подольше новых не справлять.

Смазанные голенища стали черными и блестящими. Макар удовлетворенно топнул ногой, любуясь своей работой, но, взглянув на товарища, который, сидя у костра, тоже смазывал жиром потрескавшиеся до крови ноги, погрустнел:

— Зря я суслика выпросил. Они тебе нужнее. Возьми! За суслика, — и протянул Каврису кусок хлеба.

Каврис отвернулся. Рот его наполнился голодной слюной.

— Не надо, — сказал он, мягко отстраняя протянутую руку, — я сусликами не торгую.

— Покуда не возьмешь — не отстану!

Каврис упорствовал, Макар настаивал. Так они препирались долго. Первым не выдержал Макар. Он положил хлеб на большой камень, свистнул свою собаку и ушел. От его быстрого шага громыхали капканы в пустом ведре. Наверно, очень рассердился.

Пусть сердится! Каврис собрал свои вещички и тоже пошел домой. Он шел медленнее, чем Макар: ногам было больно от острых камней и терновника. Но все-таки он успел отойти на довольно большое расстояние, как неожиданно его обожгла мысль: «Не хлеб за человеком гоняется, а человек за хлебом».

Несмотря на сильную боль в израненных ногах, Каврис побежал обратно.

Темный кусочек сиротливо лежал на камне и притягивал к себе точно магнит.

Мальчик брал хлеб осторожно, как берут очень тяжелую вещь. От душистого, сытного запаха ныли щеки.

— Эх ты, хлебушко! — глубоко вздохнул Каврис.

Казалось, вместе с ним горестно вздохнули и горы, и ручей, и солнце, и деревья.

Глава шестая

Солнце закатилось, но вечерние сумерки еще не спустились в аал. Западный край неба стал алым. То белый, то синий дым выходил из печных труб и расстилался, как туман. Доили только что вернувшихся с пастбища коров. Откуда-то, с самой вершины горы, слышался детский голос, погонявший скот, и лай собачонки.

Невдалеке от аала, на лугу, кричали-спорили дергачи. В скалистых горах, проснувшись от дневного сна, ухал филин: «Ух-ух-ух!»

Мирные звуки. Они говорили о том, как широка наша Родина: где-то идет война, рвутся снаряды, бомбы, а здесь, в далеком тылу, тихо.

Взгляд Кавриса, спускавшегося с горы, был прикован к зданию клуба, которое теперь по вечерам оставалось безлюдным. Раньше, до войны, клуб не пустовал. В нем часто собиралась аальская молодежь. Крепкие, здоровые парни и девушки, нарядные, они кружились по залу под звуки балалайки и мандолины.

Любопытные, досужие ребятишки не пропускали ни одного вечера. Если их выпроваживали из помещения, они прилипали к окнам, как стайка воробьев.

Теперь нет больше в аале парней, а девушкам без парней, как лету без солнца…

Проголодавшийся и усталый Каврис торопился в аал, чтобы успеть получить дневной паек, который выдавался в колхозной кладовой, рядом с клубом.

Завидя его, малышня побежала следом шумной гурьбой, крича на весь аал:

— Колхозный мальчик пришел!

«Колхозный мальчик» уже знал, что ему надо будет поделиться с «голопузой командой» кусочком хлеба… Но он так и не успел сделать этого: председатель Муклай остановил его на полпути и позвал в контору.

Он внимательно расспрашивал сироту Танбаева про жизнь, интересовался, много ли добыл сусликов, что-то записывал на листе бумаги.

— Хочешь учиться? — спросил Муклай, поглядывая на его босые ноги. — Почему ходишь разутый? Нет сапог?

Мальчик смутился.

— Вот беда! — посочувствовал Муклай. — Хочу тебе вот что сказать… Мы тут в правлении посовещались и решили: в Черногорске открылось ФЗУ; правда, принимают только с шестнадцати. Дают одежду и питание хорошее. Поедешь учиться.

— Меня не возьмут… По возрасту не подхожу.

— Это мы предусмотрели, письмо приготовили, может, примут. По просьбе колхоза, как исключение.

У Кавриса сердце замерло от радости, он чуть-чуть не назвал Муклая «дядя», хотя председатель не был его родственником.

— Если пошлете — поеду.

— Давай приходи завтра в контору.

От председателя мальчик вышел совсем счастливый. Халтарах, ожидавшая его возле дверей, почувствовала это. Она носилась перед Каврисом как угорелая, падала на землю, прыгала ему на грудь, норовя лизнуть в губы. Облинявшая шерсть ее была похожа на обносившуюся одежду самого хозяина, на его штаны в заплатках и рубаху с протертыми до дыр локтями. Мальчик не обращал внимания на собаку — его мысли были далеко.

Он представлял себе город, которого никогда не видел…

Каврис очнулся от своих мечтаний, услыхав крики: «Кино привезли!» Это вопили ребятишки, бежавшие в клуб.

В клубе было полно народа. Каврис повесил на гвоздик ведро с сусличьим мясом и вошел в зрительный зал.

На полотне экрана засветились большие буквы: «Светлый путь». Мальчик смотрел на полотно затаив дыхание. Кинокадры рассказывали о девочке-сироте, которая становится потом знаменитой ткачихой, орденоносцем.