Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [51]

— Мужчины такие нелепые, — говорила Кивок.

— Такие отсталые, — вторила ей Мигушка.

— Такие неэстетичные, — поддакивала им Вероника.

— Да, совершенные тюфяки, — изрекала Ида Парагрин. — Мы, женщины, принимаем за чистую монету любой вздор. И мужчины точно так же. Мой дедушка, например, постоянно против всего протестовал: против жизни, против любви, против брака и даже против того, что он родился на свет; но у него было четыре жены, и он дожил до девяноста лет.

— Четыре сразу? — спросила Кивок.

— Они умирали, — сказала Ида.

Тут сразу обнаружилось, что Фелисити Пинк сохранила прямо-таки невероятную наивность и до сих пор ничего не знает об отношениях между супругами и о том, как появляются дети. Дети родятся, но как родятся, почему родятся? Ида просветила ее.

— Боже милостивый! — сказала потрясенная девушка. — Но, уж конечно, король и королева так не делают!

— Все, все делают, даже короли и королевы. И ты когда-нибудь тоже будешь делать.

— Да неужели девушка может так сильно привязаться к мужчине, чтобы ей захотелось жить с ним? Ты бы могла, Ида?

— Я бы не могла жить так долго с одним человечком, чтобы мне захотелось стать его женой, — задумчиво сказала Ида. — Но если это исключить… Может быть… Не знаю, они все-таки забавные.

В ее глазах и в ее словах не было затаенного желания, но от этой статной, красивой девушки словно исходил какой-то ток, сверкающий, переливчатый, как ожерелье из драгоценных каменьев.

— Нет такого человека на свете, которого я могла бы страстно полюбить, — сказала Вероника.

— Хо-хо! — воскликнули подружки. — Ну и Парри!

— Нет, нет, я знаю, что такого человека нет! — с жаром повторила Вероника, а потом добавила нерешительно: — Но если бы я думала, что есть…

— Ну?! — воскликнули они.

— Я не знала бы покоя, пока не нашла его.

— И тогда?

— Тогда! Вот тогда мне стало бы страшно.

— Страшно? Чего же? Ха-ха! От тебя этого надо ожидать. — Они все дружно начали подтрунивать над ней.

— Мне было бы страшно потерять его.

— Ну, а вдруг бы он оказался грубой скотиной, мерзавцем, грязным развратником?

— Пусть, — сказала Вероника. — Ведь я бы полюбила его не за это, но все равно я любила бы его.

— Это уже не любовь, а мания! — воскликнула мисс Перкинс.

— Так оно всегда и бывает, — заявила Ида.

— Но, конечно, — сказала маленькая Кивок, склонив набок свою курчавую головку, — ты могла бы развестись с ним.

— Мужчины против развода, — возразила Ида, — это всё женщины затевают.

Вероника возмутилась.

— Нет, нет! Я никогда бы так не поступила. Я не могу объяснить этого. Вы меня все равно не поймете, но для меня это просто невозможно.

Их милая Вероника со всеми ее причудами, выдумками, страхами, оказывается, еще и фанатик; им это казалось чистой нелепостью, что, впрочем, не мешало им любить ее еще больше. Она очень долго (боже! иногда это тянется годами) не может на что-нибудь решиться, но уж если она решится, это все равно, как если бы она захлопнула за собой железную дверь, и даже если это приведет к каким-нибудь ужасным последствиям, она будет держаться твердо, непоколебимо, как кегля, которая стоит не дрогнув, когда в нее со всех сторон летят шары. Быть может, именно потому, что Вероника хорошо знала себя, знала, что, какой бы путь она ни избрала, назад возврата не будет, она колебалась и боялась принимать решение. Не бесконечная игра фантазии сдерживала ее, подсказывала ей все новые и новые планы, а страх перед неведомыми бедствиями и возможными страданиями. Так мотылек, порхая вокруг алтаря с незажженными свечами, не смеет опуститься ни на одну из них из страха, что, едва только он заденет ее своими крылышками, пламя вспыхнет и сожжет его. И тот же страх не позволит Веронике отступить; страх и какая-то особая гордость, заставляющая сохранять достоинство и в несчастье.

— Я никогда не выйду замуж, — сказала Кивок, — никогда.

— И я тоже, — подхватила Мигушка. И Вероника с ними согласилась.

Моргушка, затягиваясь сигаретой, уклончиво сказала:

— Совсем не обязательно выходить замуж, мои дорогие.

Остальные затянули хором:

— Даем торжественный обет — остаться девами навек!

— Скажите лучше: незамужними, — вздохнула Ида Парагрин.

— Второй раз девушкой ведь не станешь, — выпалила Вероника. — Это папа меня так наставлял.

— Мне кажется, — протянула Ида со скучающим видом, — вряд ли найдется хоть одна женщина, которая этого пожелала бы.

— Боюсь, — вздохнула Вероника, — что, когда я полюблю, я сделаюсь совершенной дурой. Я это знаю.

— Милой дурочкой, — прошептала Ида.

— Я это знаю, — продолжала Вероника, — и поэтому я и не хочу. По крайней мере не сейчас еще.

Эти слова, обнаруживающие полную невинность, вызвали у трех подруг самые нескромные опасения.

— Парри, ты становишься вульгарной!

— Я просто стану его рабой, — сказала едва слышно Вероника.

И так на какое-то время Вероника увлеклась новой мечтой о человеке, которого она полюбит, и о том, как она будет вести себя с этим богоподобным существом. И хотя подруги смеялись над ее фантазиями, все же мечты Вероники оказали на них свое действие, о чем она даже не подозревала; они подействовали на них гораздо сильнее, чем на Веронику. Она никогда не стремилась изведать те наслаждения, которые сулили ей эти мечты. Она довольствовалась тем, что созерцала их в своем воображении; а между тем Ида Парагрин завела любовника, Кивок стала встречаться с молодыми людьми, а Элла Перкинс неожиданно вышла замуж за торговца молочными продуктами. У него была заячья губа, и он жил в Фулхэме, — место, куда, по словам Иды, надо ехать на крыше омнибуса, уткнувшись носом в чью-то давно немытую шею. Почему Элла так поступила, они не понимали, они знали только, что какие-то женщины всегда выходят замуж за таких вот мужчин.