Песнь Соломона - [104]

— Бекки ведет. Ну, пошли. Кальвин, вы с Мейконом пойдете направо. Мы двинемся в эту сторону, в обход, и выйдем к самому ущелью. Будьте добры, по медведям пока не стреляйте.

— Если увижу медведя, обязательно пристрелю, — сказал Кальвин, вместе с Молочником отходя от машины.

В это время автомобиль, который Молочник заметил раньше, промчался мимо них по дороге. Значит, к их компании он явно не имеет отношения. Кальвин шел впереди, горящий фонарь покачивался в его опущенной руке. Молочник включил свой фонарик.

— Побереги батарейку, — сказал Кальвин. — Сейчас он тебе не нужен.

Они шагали вперед и вперед, по-видимому, в ту сторону, где визжали собаки, но Молочник не был в этом уверен.

— Здесь действительно можно встретить медведя? — спросил он, надеясь, что в его голосе звучит не страх, а любопытство.

— Кроме нас, ни одного нет, к тому же мы вооружены. — Кальвин засмеялся и внезапно совершенно исчез в темноте, только покачивающийся низко над землей фонарь указывал его путь. Молочник шел, не спуская глаз с фонаря, пока не понял, что, так сосредоточенно следя за ним, он лишал себя возможности увидеть что-нибудь, кроме этого петляющего над землей огонька. Где-то слева от них между деревьями пронесся долгий стон. Казалось, плачет женщина, и звук ее рыданий смешался с криками охотников и лаем собак. Прошло несколько минут, и доносившиеся издали голоса троих охотников и тявканье собак внезапно смолкли. Слышались лишь вздохи ветра да шорох шагов — его и Кальвина. Молочник не сразу понял, как двигаться по лесу: нужно было подымать повыше ноги, чтобы не спотыкаться о камни и корни; научиться отличать, где дерево, а где просто тень; опускать голову, слегка ее поворачивая при этом, чтобы ветки, которые отводит рукой Кальвин, не хлестали его по лицу. Они шли в гору. Время от времени Кальвин останавливался и внимательно осматривал какое-нибудь дерево, освещая фонарем ствол футов с трех от земли и до той высоты, до какой ему удавалось достать вытянутой рукой. А иногда он ставил фонарь на землю, присаживался на корточки и вглядывался в освещенный участок земли. При этом он все время как будто что-то бормотал про себя. Он не говорил, удалось ли ему что-нибудь обнаружить, а Молочник не спрашивал его об этом, заботясь только о том, чтобы не отстать от спутника и быть готовым выстрелить в любого зверя, когда тот покажется. В то же время он был настороже на случай, если кто-нибудь из охотников вздумает покуситься на его жизнь. Ведь он и часа не пробыл в Шалимаре, а какой-то парень среди бела дня уже попытался убить его на глазах у всех. На что способны здешние люди постарше да еще под покровом ночи, можно было только догадываться.

Он снова услышал рыдания женщины и спросил Кальвина:

— Что это еще за чертовщина?

— Эхо, — ответил тот. — Там чуть подальше впереди — ущелье Рины. Если ветер дует с этой стороны, оттуда доносятся такие звуки.

— Похоже, будто плачет женщина, — сказал Молочник.

— Это Рина. Люди сказывают, там плачет женщина по имени Рина. Поэтому и ущелье назвали так.

Кальвин вдруг остановился так внезапно, что Молочник, погруженный в размышления о Рине, налетел на него.

— Тс-с-с! — Кальвин зажмурил глаза и склонил набок голову, как бы вслушиваясь в ветер.

Молочник слышал только лай собак, они опять растявкались, но теперь, как ему показалось, более ожесточенно, чем прежде. Кальвин свистнул. В ответ раздался тихий свист.

— Ух, ни дна тебе ни покрышки! — вскрикнул он взволнованным, срывающимся голосом. — Рысь! Ну, ходу, парень!

Тут он не побежал, а буквально прыгнул вперед. Молочник бросился следом. Теперь они продвигались в два раза быстрей, хотя им по-прежнему приходилось идти в гору. За всю жизнь Молочник никогда не совершал таких неимоверно длинных переходов. Мы, верно, отмахали не одну милю, думал он. Сколько же времени мы идем? По-моему, он свистнул часа два назад, не меньше. Они все шагали и шагали Кальвин, не сбавляя скорости, несся вперед. Лишь изредка он на секунду останавливался, вскрикивал и прислушивался, есть ли отзыв. Луна поднялась заметно выше, и, Молочник начал чувствовать, что очень устал. Расстояние между ним и фонарем Кальвина все увеличивалось. Он был на двадцать лет моложе Кальвина, но никак не мог за ним поспеть. От усталости он стал неуклюжим: взбирался зачем-то на большие камни вместо того, чтобы их обойти, еле поднимал ноги и спотыкался о выпирающие петли корней. К тому же сейчас, когда он не шел по пятам за Кальвином, ему приходилось самому отводить от лица ветки, иногда сгибаться в три погибели, пролезая под ними, продираться сквозь заросли — все это, пожалуй, утомляло не меньше, чем сама ходьба. Он совсем запыхался, и больше всего на свете ему хотелось сесть. Молочнику казалось, что они все время ходят по кругу - вон тот двугорбый утес в стороне он видит, кажется, уже в третий раз. Может, так надо, ходить по кругу? — подумал он. Потом он вспомнил, что слышал, будто некоторые звери, почуяв погоню, начинают петлять. Петляют ли рыси? Он не знал, не знал даже, на кого она похожа, эта рысь.

В конце концов он не мог уже бороться с усталостью и вместо того, чтобы замедлить шаг, сел на землю. Это было ошибкой, ибо, когда, отдохнув, он снова встал, боль в ногах усилилась, а в левой, короткой ноге сделалась до того нестерпимой, что он начал хромать. Вскоре он убедился, что через каждые пять минут, не реже, он вынужден останавливаться и отдыхать, привалившись к смолистому стволу какого-нибудь дерева. Кальвин сделался теперь еле заметной светлой точкой, которая мелькала далеко впереди, то исчезая за деревьями, то снова появляясь. Наконец Молочник не выдержал: ему нужно было как следует отдохнуть. Остановившись у ближайшего дерева, он опустился на землю и прижался затылком к его коре. Пусть себе смеются над ним, если хотят, он не тронется с места до тех пор, пока сердце не перестанет биться чуть ли не под самым подбородком и не спустится опять в грудную клетку, где ему и положено быть. Он вытянул ноги, вынул из кармана брюк фонарик и положил винчестер рядом с правой ногой. Лишь сейчас, отдыхая, он почувствовал, как в висках пульсирует кровь, как щиплет порез на лице, когда на него попадает сок листьев или сломанных веток.