Песнь Соломона - [102]

— Ладно. Ладно. Хватит.

— Заткнись ты, Соломон!

— Лучше выгони отсюда баб.

— Врежь ему, Саул, врежь говнюку!

Но у Саула была рваная рана над глазом, струилась кровь, и он не видел почти ничего. Так что мистеру Соломону, хоть и не без труда, удалось оттащить его в сторону. Он удалился, осыпая Молочника бранью, но пыл его уже поутих.

Молочник медленно отступал вдоль прилавка, настороженно озираясь — а вдруг кто еще надумал на него наброситься. Убедившись, что желающих нет и люди мало-помалу выходят из лавки поглазеть, как Саул, ругаясь почем зря, вырывается из рук мужчин, которые уводят его прочь, Молочник немного обмяк и вытер наконец-то лицо. Когда в лавке не осталось никого, кроме хозяина, Молочник запустил горлышком бутылки в угол. Оно угодило в стену около дверцы ледника, отскочило рикошетом и только после этого рассыпалось осколками по полу. Он вышел на крыльцо, все еще тяжело дыша, и огляделся. Четверо пожилых мужчин сидели на ступеньках с таким видом, словно ровным счетом ничего не случилось. Струйка крови стекала по его лицу, на руке же кровь уже засохла. Он пинком столкнул белую курицу и уселся на верхней ступеньке, вытирая кровь носовым платком. Три молодые женщины с пустыми руками стояли на дороге и смотрели на него. Глаза у них были широко раскрыты, но выражение глаз трудно уловить. Подошли дети и окружили женщин, как птицы. Никто не произнес ни слова. Молчали и мужчины на крыльце. Никто не подошел к нему, не предложил сигарету или хотя бы стакан воды. Только дети и куры разгуливали вокруг. Молочник чувствовал, как он леденеет от гнева, несмотря на палящий солнечный зной. Если бы в руках у него сейчас оказалось хоть какое-то оружие, он бы всех их поубивал.

— Бутылкой ты действуешь лихо. Ну, а ружьем? — Один из пожилых мужчин, сидящих на крыльце, пододвинулся к нему бочком. На лице его мелькнула улыбка. Получалось вроде так: молодые люди попробовали свои силы и потерпели крах, а теперь на сцену выступили пожилые. Вести они себя, конечно, будут совсем по-другому. Состязаний в ругани, достойной стен сортира, они устраивать не станут. Не станут пускать в ход ножей и, набычившись, лезть в драку. Нет, они испытают его, померяются с ним силами и, возможно, положат на обе лопатки в сфере совершенно иной.

— Стрелок я классный, — солгал Молочник.

— В самом деле?

— Угу.

— Мы тут надумали поохотиться. Хочешь к нам в компанию?

— Этот беззубый хмырь тоже пойдет?

— Саул? Нет.

— А то мне, может быть, придется ему и остальные зубы повыбивать.

Его собеседник рассмеялся:

— Это шериф ему выбил передние зубы… рукояткой револьвера.

— Да ну? Как хорошо.

— Так пойдешь на охоту?

— Конечно, пойду. Вы мне только ружье достаньте. Тот снова рассмеялся:

— Зовут меня Омар.

— Мейкон Помер, — представился Молочник. Услыхав такую фамилию, Омар несколько оторопел, но не сказал ни слова. Просто объяснил, что собираются они вечером, примерно на заходе солнца, у бензоколонки Кинга Уокера, расположенной на дороге милях в двух от городка.

— Пойдешь вот так, все прямо и прямо. Колонку эту невозможно пропустить.

— Я не пропущу.

Молочник встал и подошел к своей машине. Он вытащил из кармана ключи, открыл дверцу и забрался на сиденье. Он опустил все четыре боковых стекла, отыскал полотенце на заднем сиденье и растянулся, сунув под голову, как подушку, свернутый пиджак, а полотенце приложил к порезанному и все еще кровоточащему лицу. Ноги не уместились на сиденье и торчали из открытой дверцы. Плевать на всех. Да кто они ему, эти бесчисленные люди, которые пытаются его убить? Отец хотел убить его, еще когда он был во чреве матери. Тем не менее он остался жив. Весь последний год он только чудом избегал смерти от руки женщины, которая каждый месяц являлась, чтобы его убить, а он лежал вот так же, как сейчас, прикрыв рукой глаза и не пытаясь уклониться от очередного орудия убийства. Прошел год, и он все еще жив. А потом из кошмарных снов его детства вышла ведьма и вцепилась в него, и он опять же остался в живых. К нему устремились летучие мыши и изгнали из пещеры, а он по-прежнему жив. И притом все время безоружен. Вот и сегодня он вошел в лавку и спросил, не может ли кто починить его автомобиль, и сразу же какой-то ниггер кинулся на него с ножом. Но он и тут не умер. Интересно, что задумали эти чернокожие неандертальцы? Да наплевать на них, и делу конец. Мое имя Мейкон, и я уже помер. Он думал, этот городишко, Шалимар, — его родина. Настоящая родина. Отсюда приехали его бабка и дед. Здесь, на Юге, все были доброжелательны к нему, охотно предлагали и приют, и помощь. В Данвилле ему просто поклонялись, как герою. В том городе, где он родился, его имя вызывало угрюмое почтение и страх. Но здесь, «на родине», его никто не знает, никто не любит — и чуть не отправили на тот свет. Нет, таких мерзопакостных ниггеров он еще не видел, по ним давно веревка плачет.

Он спал, не потревоженный никем и ничем, кроме сновидения: Молочнику казалось, к нему подошел Гитара и смотрел на него сверху вниз. Проснувшись, он купил у мистера Соломона дне банки ананасного сока и коробку сухого печенья. Поел он вместе с курами на крыльце. Мужчины, сидевшие на ступеньках, ушли, да и солнце клонилось к закату. Остались только дети, они внимательно смотрели, как он ест. Когда он вылил себе в рот остатки сока, один мальчик выступил вперед и попросил: «Можно взять вашу банку, мистер?» Он протянул ее мальчугану, дети схватили банку и умчались с ней изобретать новую игру.