Песнь призрачного леса - [67]

– Надо бы в полицию позвонить. Он так кого-нибудь точно собьет, – предлагает мой напарник.

– Хочешь – звони. Только не называй имени и не выдавай нашего местонахождения. Уже за то, что забрались сюда, нас по головке не погладят. Ну, давай быстрее. – Я имею в виду: если меня обнаружат в точности там, где мой собственный брат, как сейчас предполагается, убил нашего же отчима, это доверия и симпатий по отношению ко мне не добавит. Особенно учитывая, что отчим Кеннета – он же друг Фрэнка – служит в полиции.

На разговор с дежурным у Седара уходит несколько минут – боюсь, толку от звонка будет мало. Фрэнк мог за это время уехать куда угодно, и даже если они его теперь поймают, то максимум – похлопают по плечу и посоветуют вести себя осторожней, по крайней мере до выборов в Городской совет. Маленький городок, все свои, друзья-приятели…

Мы вновь направляемся к пустой громаде недостроя, и тут вдруг меня пронзает ужасная догадка. А что, если Фрэнк кричал не просто спьяну, в никуда? А… на кого-то конкретного, только никому, кроме него, не видимого?

В животе оседает мертвым грузом холодная тяжесть, по позвоночнику пробегает болезненная дрожь. Не позволяя страху парализовать меня окончательно, выхватываю из кармана фонарик, лихорадочно высвечиваю путь ко входу и проникаю внутрь. В одном из углов шевелится, шуршит что-то маленькое, но сейчас просто нет сил гадать, что бы это могло быть. Мы с Седаром медленно пробираемся дальше и дальше по дому, прислушиваемся, но не слышим ничего, кроме бешеной пульсации крови в висках. Поднимаемся по лестнице. Отворяем дверь в основную спальню – она обнаруживается в точности там, где указал Кеннет. И едва успеваем войти, как из-за облаков появляется луна и проливает серебристый свет сквозь незастекленные окна.

Именно в этой комнате Джим встретил свою смерть. Именно здесь кто-то огрел его молотком по черепу и обагрил пол кровью. К счастью, ее потеки уже затерли.

Теперь на паркете – лишь ровный лунный блик. Я вхожу в него, как в луч софита, усаживаюсь по-турецки, он «омывает» мои плечи. Так немного спокойнее… Седар топчется у двери. Вся спесь «звезды родео» давно слетела с него. Кажется, даже он ощутил здесь присутствие потусторонней сущности – причем привязанной к нашему миру так прочно, что, возможно, она не сможет освободиться никогда. От всего этого меня бьет озноб, но я подзываю «напарника»:

– Иди сюда. Все нормально.

Седар медленно подходит и садится рядом. Вид у него беспомощный – словно он не знает, куда себя девать.

– Просто никуда не уходи, оставайся рядом, – прошу. – Больше ничего не нужно.

Собственно, больше ничего он и не может мне предложить. Последовать за мной туда, куда я собираюсь, Седар не в состоянии.

Бодрюсь. Пытаюсь казаться смелее, чем есть. А ведь совершенно неизвестно, провалюсь ли я снова в эту жуткую сумрачную бездну, как тогда, после случая с Сариной мамой… Однако достаю – хоть и трясущимися руками – скрипку и настраиваю, вздрагивая на каждой ноте.

Поднимаю смычок и… медлю, охваченная сомнениями. Сам инструмент мой уже достаточно опасен для психики, но то, что я хочу с его помощью узнать, – и вовсе бомба замедленного действия. Что, если Фрэнк прав и Джесс виновен? Что мне делать, если выяснится…

– Дыши. Дыши глубже, Шейди, – произносит Седар тоном тренера перед выходом атлета на площадку. Вот только он понятия не имеет, по какому виду спорта у меня соревнование…

Однако я подчиняюсь, делаю мощный вдох и выдох, закрываю глаза и пробегаю по струнам пальцами, пытаюсь сосредоточиться на этом ощущении, мысленно возвращаюсь к той минуте, когда притронулась к ним впервые. Как хохотал папа над моими первыми потугами… Воспоминание о его смехе – добром, раскатистом, искреннем – сразу низвергает меня в пучину горя, что и требуется. Но достаточно ли этого? Или надо подключить еще и ярость? Ту самую – слепую, бессильную, – что охватывает меня всякий раз, когда я представляю фургон, на полном ходу падающий в озеро. И еще отчаяние при виде гроба в разверстой могиле.

И вот я уже почти физически чувствую, как энергия моей скорби сливается с энергией скрипки – подобное к подобному. От каждой пробежки смычка по струнам каждый волосок на коже встает дыбом. Голову сжимает, словно обручем. Сердце бьется так часто и сильно, что остается удивляться, как оно не заглушает саму музыку.

Еще раз набираю воздуха в легкие и целиком отдаюсь звукам «Оми Уайз»[69] – старинной баллады из цикла «Об убийствах», где рассказывается о том, как один человек обманом выманивает соблазненную им девушку на берег реки, топит несчастную и предоставляет тело течению вод. Петь, конечно, не пою, духу Джима хватит и одного плача скрипки. В отличие от большинства других шедевров блюграсса, тут мелодия – не менее надрывная, чем текст.

Проводя смычком по струнам, пытаюсь вообразить себе, как призрак отчима мало-помалу облекается плотью, сплетается во весь рост, будто некий замысловатый, извилистый крест из ветвей на Вербное воскресенье[70].

Я играю в медленном темпе и приглушенно, нутром ощущая: Джим скорее явится на такое исполнение, чем на неистовство ритма. Его ведь убили, значит, в нем, скорее всего, и так стремление ворваться в мир живых кипит, как вода в паровом котле. Скрипке достаточно лишь поторопить, подбросить щепотку соли…