Песнь об Ахилле - [100]

Феникс посылает людей, посылает ныряльщика найти ее тело, но тела так и не находят. Может, ее боги добрее наших и она наконец обрела покой. Я снова отдал бы жизнь за то, чтоб это было так.

* * *

Пророчество сбылось. Когда прибыл Пирр, Троя пала. Конечно, не он один стал тому причиной. Был конь, и хитроумная выдумка Одиссея, и все войско, что стояло за этим. Но именно Пирр убил Приама. И именно он отыскал жену Гектора, Андромаху, что пряталась в подвале вместе с сыном. Он вырвал ребенка из ее рук и столь сильно ударил его головой о стену, что череп разбился, словно спелый плод. Даже Агамемнон побледнел, узнав об этом.

Город опустошен, кости на его улицах высохли и потрескались. Греческие цари набрали сколь смогли золота и царственных пленниц. Быстрее, чем я в силах вообразить, лагерь свернут, собран, забиты на мясо животные, и мясо засолено впрок. Побережье голо, как кости обглоданной туши.

Я проникаю в их сны. Не уходите, умоляю я их. Дайте мне покой. Но если кто из них меня и слышит, не отвечает ни один.

Пирр пожелал принести последние жертвы на могиле отца, прежде чем отплыть. Цари собрались у могилы, и Пирр во главе их, со склонившимися у его ног царственными пленниками — Андромахой, царицей Гекубой и юной царевной Поликсеной. Он таскает их за собой, всюду устраивая себе триумф.

Калхас подводит к подножью могилы белую телку. Но едва он протягивает руку к ножу, Пирр останавливает его. — Всего одна телка. И это все? То же, что вы сделали бы и для любого другого? Мой отец был Аристос Ахайон. Он был лучший из всех вас, и его сын также доказал свое превосходство. И несмотря на это вы столь скупы.

Рука Пирра вцепилась в белое, тонкое одеяние царевны Поликсены и швырнула ее к алтарю. — Вот чего действительно заслуживает душа моего отца.

Он не сделает этого. Не посмеет.

И, словно в ответ на это, Пирр улыбается. — Ахилл удовлетворен, — говорит он и перерезает ее горло.

Я все еще ощущаю этот вкус, солоноватый металлический оттенок. Оно впитывается в траву на том месте, где мы погребены, и душит меня. Да, мертвые жаждут крови жертв — но не таких. Не таких.

* * *

Завтра греки отбывают, и я в отчаянии.

Одиссей.

Сон его неглубок, веки дрожат.

Одиссей. Слушай меня.

Он вздрагивает. Даже во сне он не вполне покоен.

Когда ты пришел к нему за помощью, я отвечал тебе. Неужто сейчас ты мне не ответишь? Ты знаешь, чем был он для меня. Ты видел это, до того, как привел нас сюда. Наш покой в твоих руках.

* * *

— Прошу прощения, что тревожу тебя в столь поздний час, царевич Пирр, — он улыбается самой приветливой из своих улыбок.

— Я не сплю, — отвечает Пирр.

— Как удачно. Немудрено, что ты успел совершить более, чем мы, все остальные.

Пирр смотрит на него, чуть сощурившись — он не уверен в том, что над ним не смеются.

— Вина? — Одиссей поднимает бурдюк.

— Пожалуй, — Пирр указывает подбородком в сторону двух кубков. — Оставь нас, — говорил он Андромахе. Пока она собирает одежду, Одиссей разливает вино.

— Что ж, ты должен быть доволен тем, что совершил здесь. Герой в тринадцать лет — немногие могут так о себе сказать.

— Никто не может, — голос холоден. — Что ты хочешь?

— Боюсь, привело к тебе редкое для меня чувство вины.

— Да?

— Завтра мы отплываем, и позади оставляем множество погибших греков. Все они похоронены как должно, и их имена остаются на могилах в память о них. Все — кроме одного. Я не больно благочестив, но мне не слишком нравится думать о блуждающих среди живых душах мертвых. Хочется, чтобы на моей совести не оставалось таких бесприютных душ.

Пирр слушает, губы его кривятся в привычном неодобрении.

— Не могу назваться другом твоего отца, как и он не был моим другом. Но я восхищался его искусством и считал его великим воином. За десять лет человека узнаешь, даже если особо не желаешь того. Могу сказать, что не верю, чтобы он желал для Патрокла забвения.

Пирр натягивается струной. — Он так и сказал?

— Он просил, чтобы их прах соединили, просил, чтобы они были погребены вместе. И думаю, мы можем сказать, что да, таковой была его воля. — Впервые я благодарен остроте его ума.

— Я его сын. И лишь я буду решать, чего на самом деле жаждет его душа.

— Для того я и пришел к тебе. У меня нет на это права. Я лишь честный человек, который ратует за благое дело.

— Разве благо — то, что слава моего отца умалится? Запятнается простолюдином?

— Патрокл не простолюдин. Он был рожден царевичем и изгнан. Он храбро сражался в нашем войске, и многие восхищались им. Он убил Сарпедона, второго после Гектора.

— В доспехах моего отца и овеянный его славой. Сам по себе он никто.

Одиссей склоняет голову. — Верно. Но слава странная вещь. Некоторые достигают ее после смерти, тогда как слава других после их смерти исчезает. Тем, что восхищает одно поколение, гнушается следующее. — Он разводит руками. — Нам не дано знать, кто преодолеет всесожжение памяти. Кто может это знать? — Он улыбается. — Возможно, когда-нибудь и я стану знаменит. Возможно, более знаменит, чем ты.

— Сомневаюсь.

Одиссей пожимает плечами. — Нам не дано знать. Мы всего лишь люди, трепещущие на ветру огоньки факела. Те, что придут следом, вознесут нас или же низвергнут, как пожелают. И Патрокл, возможно, также возвысится в грядущем.