Песнь о зубре - [2]

Желаю здоровья и быть достойной славы своего блистательного рода.

В Риме случилось мне как-то при сборище люда огромном

Зрелище видеть, в восторг приводившее бурный, —

Бой беспощадный с быками толпе на потеху.

Тучи порхающих стрел и сверкающих копий

В тело животных вонзались, несносную боль причиняя,

И бесновались животные, пеною ярость вскипала.

Там же, пока наблюдал я, как бык свирепеет,

Болью подстегнут и рукоплесканьем с трибуны,

Кто-то из наших сказал: «Как у нас на зубриной охоте».

Я согласился и сразу ж рассказывать начал

О ратоборстве подобном с могучим и яростным зверем.

Как в поговорке — язык мой, моя откровенность

Мне ж повредили. Рассказ мой, друзей захвативший,

Было приказано без промедленья, тотчас же

В форму отлить стихотворную, песню сложить об охоте.

Видите, я меж поэтов невольный избранник,

Песнь сочиняю о нашем невиданном звере.

Чудом в веках уцелевший под яркой Полярной звездою,

Он, повсеместно прослывший кровавым убийцей,

Часто внушал мне позорное, мерзкое чувство

Страха и ужаса. Стыдно признаться: случалось

Бегством спасаться, что даже плевались с презреньем

Люди простые — в краях наших трусов не любят.

Здесь, удостоенный чести, а может, опасности большей,

Вынужден буду я ловкость свою проявить и с оружьем,

Столь непривычным руке, наторенной на луке.

С трепетом взял я перо и боюсь, что под бременем этим

Либо паду, расписавшись в бессилии полном,

Либо же, дерзостью робость поправ, покорюсь и исполню

Волю великого мужа, которому всем я обязан.

С этой надеждой бужу я родник вдохновенья;

Хватит его, чтоб наполнить иссякший источник

И напоить мой посев на бесплодном, нетронутом поле.

Правда в сказаньях о наших родимых местах, очевидно,

Будет в диковинку многим, отсюда и просьба хозяев

Вспомнить и все рассказать. Как вам будет угодно.

Не ожидая, что песнь прозвучит без изъянов,

Гость и слуга ваш покорный из дальнего края

Здесь лишь посмел разъяснение дать — и не больше.

Как же с пером совладать непослушным, читатель?

Знал я доселе одни оперенные стрелы.

С этих листов поднимаются образы боя,

Смертные схватки, и стрелы роятся с жужжаньем.

Легче мне справиться с луком, тебе же с пером своенравным;

Равными быть бы могли мы в неравных искусствах.

Коль что не так у меня здесь получится, право за вами:

Рвите безжалостно стих чужестранца-невежды.

Диву даешься пера и стрелы оперенью,

А на поверке — обое вспоенные ядом.

Мелкой достаточно ранки — и чахнет задетый.

Вот и теперь я готовлюсь на севере в дебри лесные,

Как в старину, углубиться, ведь это привычно.

Пусть там и зубр наш рыкает, и в стих прорывается эхо

Дикого рыка для пущей гармонии песни.

Пусть он наполнит строку, чтоб к нему приглядеться,

К этому чуду далеких литовских владений.

Телом своим монолитным громаден настолько,

Что, когда ранен смертельно, колени преклонит и сникнет,

Трое охотников могут усесться на лбу меж рогами.

Если же мне попытаться сравнить его шею и морду,

То опасаюсь — сравнений таких не сыскать мне, пожалуй.

Клок бородищи торчит из-под челюсти рыжим мочалом

Гроз полыханье в глазах и застывшая злоба;

Космами грива от самых лопаток спадает,

Донизу лоб, и колени, и грудь покрывая.

Если же будет угодно сравненье великого с малым

И коль подходит здесь местное наше сравненье —

Это козел бородатый с нагуленным телом.

Вот он какой, наш бизон, именуемый зубром!

Масти поджаристой — бурая с черной, как будто

Среднюю все ж между ними себе предпочел он.

Странно, но в книгах его описанье не точно,

Я же не вправе фантазией портить натуру.

Что за рога они видели в ноздрях у зверя?

Внешне совсем не похож он на их описанья.

Морде звериной всю мощь приписать норовили —

Нет, не таков мой красавец, лесов наших слава.

Древний наш мир изучал я по книгам славянским —

Грамотам русским, написанным греческой буквой.

Вязь алфавита народом для собственной пользы

Взята у греков. Отеческих говоров звуки

К буквам чужим он подладил, оставшись собою.

Многие страны с глубокой своей стариною

Так же, как разные виды редчайших животных,

В грамотах этих старинных описаны точно.

Но, вероятно, нигде не осталось подобного зверя,

Лишь под Полночной звездой их судьба сохранила.

Плиний оставил свои описания зубра и тура:

«В девственных рощах на севере водится бык, — говорит он. —

Зверя сильней и свирепее нет, чем вскормленный

Травами польских владений сей царь над зверями».

Люди на родине нашей уверены: в мире подлунном

Слава о нем не прошла и нигде он неведом.

«Дик и свиреп, он похож на бизона, гривастый», —

Вот что он пишет, а больше расскажут другие.

Не сомневаюсь, что будут упреки — забавные сказки!

Что же, не каждый поверит в размеры огромные зверя.

Кто треволнений в полночных лесах не изведал,

Тот не поверит, и пусть возражает, ведь сущность —

Как ты расскажешь, а спорить и глупый сумеет.

Дома у нас вам о зубре поведал бы каждый охотник.

Что ж до меня, то охота ко мне не вернется.

Время тревог проминуло, осталась лишь память

Грустного сердца. Я мыслью туда возвращаюсь,

Денно и нощно все памяти сеть расставляю —

Здесь я охочусь за каждым мгновеньем бесценным,

Раньше потерянным, ныне — увы! — невозвратным.

Что в тех желаньях? — былое вернуть невозможно.

Гонишься вслед за утраченным временем, смертный, —