Песнь колдуньи - [105]

— Он проснулся, — сказала девушка.

Хлебодар окликнул младшего Сына, который замер у печи, глядя на них. Они вошли в дом. Все трое, мэтр-хлебодар, его жена и младший сын, с того дня, как с Матье случилось несчастье, ночью спали в комнате, где находился раненый, за занавеской. Альгонда же сидела у его постели. Даже не взглянув на ястреба, которого она сама приговорила к смерти, девушка поспешила в донжон. На вопросы тех, кого она встречала по пути и кто, как и она сама, считал отмеренные знахаркой дни, Альгонда отвечала: Матье пришел в себя.

Когда она вернулась, Матье сидел на постели. Повязку с руки он успел снять. Тяжелое молчание повисло в комнате. Он сам, его отец и брат рассматривали рану. Кожа срослась, стянутая нитками, — знахарка зашила рану. Шрам был не очень большой, но, как она и предсказывала, пальцы не слушались. Хлебодар отодвинулся, давая место Альгонде.

Девушка начала очень осторожно снимать повязку с головы. Ей тоже нужно было знать. Когда открылись отечный глаз под опухшей надбровной дугой и нитки, которыми было подшито веко во внешнем уголке глаза, она сцепила зубы. И постаралась, чтобы руки не дрожали, когда она передавала Матье зеркало, так, чтобы сначала он увидел левый глаз.

Матье долго молча смотрел на свое отражение.

— Этого ястреба убили, Матье. Он гниет у нашей двери, и я плюю на него каждое утро, — сказал младший сын хлебодара.

Матье поднял голову и вдруг, вопреки ожиданию, расхохотался. Можно было ждать рыданий, криков, но хохот…

Увидев ваши траурные лица, я решил было, что весь искалечен. А это всего лишь шрам! — весело сказал он, кладя зеркало на одеяло.

Они не стали его переубеждать. Тем более что он встал, потягиваясь, словно и не чувствовал никакого недомогания.

— Я голоден как волк. И думаю, у мэтра Жаниса есть чем меня побаловать.

— Разреши, я перевяжу рану…

Правой рукой, пальцы которой не слушались, превозмогая боль, Матье притянул невесту к себе.

— Не надо. Я прекрасно себя чувствую. Спорим, все ждут, когда я выйду? Так пусть порадуются! Свежий воздух прекрасно подсушивает раны. Пойдем посмотрим на эту свирепую птицу, — добавил он, погладив брата по голове.

— Ты тоже на него плюнешь?

— По правде говоря, мне больше хочется на него пописать. А то я скоро лопну. Черт подери, Альгонда, это же сколько дней я тебя не целовал?

— Три дня, — ответил хлебодар, которому, как и девушке, не нравилась эта веселость.

Они оба слишком хорошо его знали, чтобы понять: под маской веселья гордый юноша скрывает отчаяние.

Втроем они вышли во двор, и на глазах у тех, кто знал его с детства и ждал, как он и предполагал, хороших новостей, Матье левой рукой расстегнул штаны перед мертвым ястребом.

Он писал, радостно глядя на небо, под смех зевак, а Альгонда невероятным усилием сдерживала слезы, переполнявшие глаза. Она была уверена, что в Матье что-то сломалось.

Матье павлином ходил по замку целый день, рассказывая всем, кто готов был слушать, о своем приключении и каждому показывая шрамы, так что к вечеру во рту у него пересохло, раны стали кровить, а здоровый глаз заболел от напряжения — теперь ему приходилось «работать» за двоих. Но Матье не жаловался и даже заверил сира Дюма, что в Бати продолжит упражняться, как только из шрамов вытащат нитки.

— Завтра же я вернусь на ристалище. Пора моей левой научиться делать все, что умеет правая, — добавил он с улыбкой.

Сир Дюма не нашел в себе сил сказать ему правду. Все остальные — тоже. Матье так хотел показать, что ничего страшного не случилось, и эти его усилия, хотя он сам этого и не понимал, вызывали еще больше жалости, чем его увечья.

— Может, поговорим? — предложила Альгонда, когда они с Матье, поужинав с Жаном и Жанисом в кухне, вместе возвращались в дом хлебодара.

Главный повар, пожалуй, был единственным человеком в замке, кого Матье удалось ввести в заблуждение своей напускной беззаботностью — настолько он любил и юношу, и свою малиновку. На улице между тем стемнело, и вскоре должны были дать сигнал к тушению огней. Матье остановился и посмотрел на Альгонду.

— С тобой я хочу не говорить.

— Прошу тебя! — взмолилась она.

Он помрачнел.

— Я привыкну к чему угодно, лишь бы ты любила меня, как раньше.

Она бросилась в его объятия.

— Ты обманываешь меня, но я сделаю, как ты хочешь.

Он посмотрел в сторону башни, единственным глазом исследуя темноту. Никого. В скромном жилище отца уже горела свеча. Прижав девушку спиной к стене, он со смешком поднял ей юбку:

— Вот увидишь, я со всем справлюсь, лишь бы доставить тебе удовольствие!

Он сделал ей больно. Слишком неловкий, слишком торопливый, слишком несчастный. Как и он, она сделала вид, что все хорошо. Матье поправил на себе одежду.

— Я тебя люблю, Альгонда. И не хочу, чтобы ты обо мне беспокоилась. А теперь иди к себе, тебе нужно выспаться, — сказал он, в последний раз целуя ее в шею.

Альгонда кивнула. Она буквально валилась с ног. Он пошел прочь, насвистывая. Матье не привык пасовать перед трудностями. Лунный свет упал на мрачный силуэт ястреба. На мгновение в этом свете, несмотря на неподвижность, птица показалась вдруг живой, ждущей своего часа. Матье на нее даже не взглянул. Он захлопнул за собой дверь, укрывшись в своем одиночестве. Альгонда оторвалась от стены, поднялась в их с матерью комнату и упала на кровать.